Во-первых, что социальная теория должна базироваться на определенном наборе ценностей и являться основой для критики социальных институтов и социальных порядков в целом. Во-вторых, цель критической теории - направлять реформирование или преобразование социальных институтов или социальных порядков с тем, чтобы реализовать важные ценности. В-третьих, критическая теория часто сначала изучает конкретные социальные проблемы, выявляет источники этих проблем, а потом предлагает рекомендации по их решению. В-четвертых, сторонники критического подхода часто являются участниками общественных движений и пытаются с их помощью претворить свои теории в жизнь. Иногда критическая теория является программой общественного движения, ставящего своей целью конструктивные реформы общества, а иногда обобщает итоги его деятельности.
Критические теории часто анализируют конкретные социальные институты, проверяя, насколько полно достигнуты поставленные перед ними цели. Масс-медиа и продвигаемая ими массовая культу-Ра неспроста оказались в центре внимания ученых-критиков - их связали с целым рядом социальных проблем. Даже если масс-медиа не считаются источником конкретных проблем, их критикуют за то, что они препятствуют выявлению и решению этих проблем. В критических теориях медиа утвердилось мнение, что производство содержания находится в таких жестких рамках, что неизбежно укрепляет статус-кво и мешает попыткам медиа существенно реформировать общество. Журналисты оказываются в центре схватки.
Лидеры различных общественных движений требуют, чтобы их критические выступления против власти находили отражение в средствах массовой информации. Элиты же стремятся свести освещение подобных событий к минимуму или прибегают к «подтасовке фактов», чтобы представить свою позицию в выгодном свете. Согласно исследованиям, в таких материалах почти всегда общественное движение изображается в негативном свете, а элита в позитивном.
Ученых-критиков интересует, как влиятельные группы используют медиа для продвижения и закрепления определенных форм гегемонной культуры с целью сохранения своего доминирующего положения в общественной системе, систематически подавляют альтернативные формы культуры и как элиты насаждают гегемонную культуру.
По иронии судьбы, именно в 1970-1980-е годы, когда марксизм продемонстрировал свою несостоятельность в качестве практического руководства в политике и экономике в странах социалистического лагеря, популярность больших социальных теорий, основывающихся на марксистских идеях, в Европе возросла.
4.2.1. Неомарксистские теории
Согласно идеологии марксизма, медиа - это средства производства, соответствующие капиталистической промышленности в самом общем виде - с производительными силами и производственными отношениями. Будучи в монопольной собственности капиталистов, они организованы в национальном или международном масштабе, чтобы служить интересам своего класса за счет эксплуатации работников культуры (извлекая прибавочную стоимость) и потребителей (получая сверхприбыли). Они выполняют идеологическую работу по распространению идей и мировоззрений правящего класса, отвергая альтернативные точки зрения , которые могут привести к изменению или росту осознания рабочим классам своих интересов, и предотвращая формирование активной и организованной политической оппозиции. Из-за сложности этих предположений появилось несколько вариантов навеянного марксизмом анализа современных масс-медиа, среди которых Маккуэйл выделяет политэкономическую теорию.
Несмотря на то что, на первый взгляд, все неомарксистские подходы кажутся взаимодополняющими, между их сторонниками идет острое соперничество. Они расходятся по важным теоретическим вопросам, а также пользуются разными методами исследований и опираются на различные академические дисциплины. Сосредоточившись на экономических институтах и сделав упор на идее, что экономическое господство ведет к культурному господству или способствует ему, политэкономисты не сразу признали, что экономические институты могут испытывать воздействие культурных изменений. Кроме того, они не учитывали разнообразия популярных культур и способов осмысления людьми культурного содержания. Чтобы примириться, сторонникам разных направлений надо отказаться от ряда концепций и признать, что надстройка и базис - культура и индустрия медиа - могут влиять друг на друга.
Политэкономическая теория медиа - это старое название, которое снова вошло в научный обиход для описания такого подхода к изучению медиа, когда в центре внимания оказывается экономическая структура, а не идейное содержание. Во главу угла она ставит зависимость идеологии от экономической базы и направляет внимание исследователей на эмпирический анализ структуры собственности и деятельность рыночных сил в области масс-медиа. С этой точки зрения, институты медиа следует считать частью экономической системы, хотя и тесно связанной с политической системой. Преобладание знаний об обществе и для общества, создаваемых средствами массовой коммуникации, можно в значительной мере объяснить современной стоимостью различных видов содержания в условиях расширения рынка, происходящего вертикальной и горизонтальной интеграции, и фундаментальными интересами тех, кто владеет медиа и принимает решения.
Следствием этих тенденций считается уменьшение числа независимых СМИ, усиление концентрации медиа на более крупных Рынках, отказ от риска, игнорирование малочисленных и более бедных секторов потенциальной аудитории. Действие экономических сил носит не случайный характер, и, по мнению Грэхема Мэрдока и Питера Голдинга , они постоянно стремятся исключить: «те голоса, которые не обладают экономической силой или ресурсами... основополагающая логика стоимости действует систематически, консолидируя положение тех групп, которые уже утвердились на основных рынках средств массовой коммуникации и исключая те группы, у которых недостаточно капитала, чтобы успешно конкурировать. Таким образом, выжившие голоса в основном принадлежат тем, кто менее всего расположен критиковать превалирующее распределение богатства и власти. И, наоборот, те, кто мог бы бросить вызов подобной системе, лишены возможности обнародовать свое недовольство или оппозицию поскольку не распоряжаются ресурсами, необходимыми для эффективного общения с широкой аудиторией».
Хотя на первый взгляд обе школы неомарксизма кажутся взаимодополняющими, между ними идет острое соперничество. Они расходятся по важным теоретическим вопросам, а также пользуются разными методами исследований и опираются на разные академические дисциплины. Сосредоточиваясь на экономических институтах и делая упор на идее, что экономическое господство ведет к культурному господству или ему способствует, политэкономисты не сразу признали, что экономические институты могут испытывать воздействие культурных изменений. Кроме того, они не учитывали разнообразия популярных культур и способов осмысления людьми культурного содержания. Сторонникам обоих направлений надо отказаться от ряда своих концепций и признать, что надстройка и базис - культура и индустрия медиа могут влиять друг на друга.
Основное достоинство этого подхода Маккуэйл видит в том, что он позволяет выдвинуть проверяемые эмпирическим путем предположения относительно рыночных детерминантов, хотя последние настолько многочисленны и сложны, что эмпирическая проверка нелегка. Недостаток политэкономического подхода в том, что не так-то просто описать медиа, находящиеся под общественным контролем, в терминах свободного рынка. В соответствии с политэкономической теорией к массовой коммуникации надо подходить как к экономическому процессу, результатом которого является товар (содержание), хотя существует мнение, что на самом деле средства массовой коммуникации производят аудиторию в том смысле , что обеспечивают рекламодателей аудиторией и определенным образом формируют поведение людей.Марксизм, являющийся идеологической основой для критического анализа структуры и экономики медиа, однако не обладает монопольным правом на научный инструментарий, который так же широко используется во всех социальных дисциплинах. Сосредоточившись на экономических институтах и поставив во главу угла концепцию, что экономическое доминирование ведет к культурному господству или ему способствует, политэкономисты не сразу признали, что экономические институты могут, в свою очередь, испытывать воздействие культурных преобразований. Кроме того, они отрицали разнообразие форм культуры и способов осмысления людьми культурного содержания.
Теория гегемонии медиа (если использовать термин, предложенный Антонио Грамши) интересуется не столько экономическими и структурными детерминантами классово-окрашенной идеологии, сколько самой идеологией, формами ее выражения и механизмами выживания и процветания при явном согласии ее жертв (в основном рабочего класса) на то, чтобы она вторгалась в их сознание и формировала его. Отличие этого взгляда от классического марксистского и политэкономического подходов кроется в признании большей независимости идеологии от экономической основы.
Идеология в форме искаженной дефиниции реальности и картины классовых отношений или, словами Луи Альтюссера, «воображаемых отношений индивидов с реальными условиями их существования не является доминирующей в том смысле, что насильно навязывается правящими классами, она - всеобъемлющее и намеренное культурное влияние, служащее для интерпретации опыта реальности скрытым, но настойчивым способом.
Теоретические работы ряда марксистских мыслителей, в особенности Пулантцаса и Альтюссера, внесли вклад в разработку этого подхода, направив внимание на способы репродукции и лигитимизации капиталистических отношений в соответствии с более или менее добровольным согласием самого рабочего класса. Инструменты для проведения такой работы появились в основном благодаря успехам в семиологии и структурном анализе с их методами выделения скрытых смыслов и базовых структур значения Перенос внимания теоретиков с экономических причин выживания капитализма на идеологические поднял престиж средств массовой коммуникации среди других «идеологических государственных аппаратов» (выражение Альтюссера) и привел к расколу в марксистской теории.
4.2.2. Франкфуртская школа
Одной из первых выдающихся школ неомарксистского толка стала Франкфуртская школа, сложившаяся в 1930-е годы. Самыми видными представителями этого направления были директор Института социальных исследований Макс Хоркхаймер и авторы многочисленных теорий Теодор Адорно и Герберт Маркузе.
Их интересовал очевидный провал предсказанных Марксом революционных изменений в обществе и, пытаясь объяснить эту неудачу, они занялись анализом того, как надстройка, особенно в форме масс-медиа, может влиять на исторические процессы.
Монополистический капитал мог добиться этого только с помощью универсальной , коммерциализированной массовой культуры. Вся система массового производства товаров, услуг и идей в большей или меньшей степени способствовала распространению системы капитализма вместе с ее приверженностью техническому рационализму, консьюмеризму, краткосрочному удовлетворению и мифу «бесклассовости». Товар является главным идеологическим инструментом этого процесса. Франкфуртская школа утверждала, что и человек, и класс зависят от общепринятых дефиниций, образов и терминов. Маркузе назвал «одномерным» общество, созданное с помощью «индустрии культуры».
В отличие от большинства более поздних форм неомарксизма Франкфуртская школа сочетала критическую теорию с проблематикой культуры. Рассматривая проблемы культурологического функционирования массовой коммуникации, они сохраняли приверженность марксистскому постулату о важности исторического подхода к анализу факторов, обусловливающих социальные отношения в обществе. Основная вина за идеологизацию экономического базиса в интересах господствующего класса была возложена на масс-медиа. Массовое производство культурных форм также сопряжено с автомизацией общества, когда ослабляются межличностные контакты, утрачиваются чувства социальной и моральной солидарности. Как утверждалось, стереотипные формы культуры даже могут изменить психологический тип личности.
Адорно, специализировавшийся в теории и социологии музыки и других видов искусств, показывал разрушительное воздействие медиа на личность посредством распространения стереотипов массовой культуры, которые ведут к унификации индивидуальных особенностей. По его мнению, качество воспроизведения образцов высокой культуры средствами массовой информации настолько низко, что убивает в людях желание наслаждаться подлинниками. К примеру, грамзаписи, передаваемые по радио, не способны адекватно воспроизводить звучание «живого» симфонического оркестра, и репродукции шедевров искусства в популярных журналах или публикации литературных произведений мировой классики в сжатой, сериальной форме просто вредны. Если культурные суррогаты будут легкодоступными, то слишком много людей станут ими довольствоваться и откажутся поддерживать высшие формы культуры.
В своей философии Франкфуртская школа пыталась сочетать заимствованные у Маркса элементы критического подхода к буржуазной культуре с идеями гегелевской диалектики и психоанализа по Фрейду. Ее критиковали за излишнюю элитарность и патернализм.
В определенных отношениях критика школы в адрес медиа совпадала с идеями теории массового общества. С их точки зрения, власть медиа направлена скорее на сохранение существующего порядка, нежели его изменению.
4.2.3. Британские культурные исследования
Работа, проведенная в Центре современных культурных исследований в Бирмингеме в 1970-е годы, сделала британскую школу Идущей в этой области. Британские культурные исследования объединяют марксистскую теорию с идеями и методами исследований, заимствованными из различных источников - в том числе литературной критики, лингвистики, антропологии и истории. Эта школа попыталась проследить доминирование элиты над культурой в историческом контексте, подвергнуть критике социальные последствия этого господства и показать, что под гнетом элиты д0 сих пор находятся определенные меньшинства и субкультуры. Особенно острой критике подвергались поддержка элитой высокой культуры и презрительное отношение к популярным, повседневным формам культуры, практикуемым меньшинствами.
С деятельностью этой школы наиболее тесно связано имя Стюарта Холла. Особенно сильно его влияние проявилось в ряде исследований масс-медиа, которые напрямую бросили вызов понятиям ограниченных эффектов и предложили новаторские альтернативы. По его мнению, масс-медиа лучше понимать как народный форум , на котором различные силы стремятся внушить людям собственные представления о социальной действительности и проводят демаркацию границ между разными социальными мирами. Выражаемая на этом форуме культура - это не простое отражение надстройки, а результат динамичного взаимодействия конфликтующих групп. У элит, однако, есть немало преимуществ в борьбе за формирование своей версии социальной реальности, поэтому противоборствующим группам приходится много работать.
Сторонники культурных исследований утверждают, что нельзя быть хорошим социальным теоретиком, если лично не способствовать проведению реформ. Они активно участвуют в самых разных общественных движениях - феминисток, молодежи, расовых и этнических меньшинств, фракции лейбористской партии Великобритании. Но это иногда мешает объективному анализу движения и его культуры. Как правило, теоретиков культурных исследований это мало волнует, ибо они отрицают объективность и даже ставят под сомнение ее необходимость в социальных исследованиях. Их цель - осуществлять те исследования, которые способствуют целям движения, вместо того чтобы служить традиционным целям науки.
В серии книг «Плохие новости» и «Больше плохих новостей» и др. Группа по изучению медиа при университете Глазго использовала ряд методов для изучения новостей о профсоюзах в Англии. Деятельность этой Группы служит примером глубокого долговременного исследования массовых коммуникаций, в котором широко использовались методы критических исследований. Контент-анализу подвергались в основном новости Би-би-си. Выводы оказались спорными, но убедительными.
Группа привела ряд доказательств в поддержку утверждения, что профсоюзы в новостях систематически освещались предвзято. Например, почти во всех информационных сюжетах о профсоюзах фигурировали забастовки, и в типичном телематериале менеджеры изображались более положительно в отличие от членов профсоюзов. Однако в адрес этого исследования были высказаны два важных замечания: 1) для контент-анализа использовались только те сообщения, которые не соответствовали их критериям; 2) не было попыток узнать, интерпретируют ли зрители эти сообщения так же, как Группа. Другими словами, Группа даже не посчитала нужным определить степень оппозиционного декодирования.
4.3. Анализ новостей
Хотя вопрос «что такое новости?» сами журналисты считают явно метафизическим и трудным для ответа, если только не прибегать к интуиции, «чутью» и внутреннему убеждению, определенный положительный результат дают попытки ответить на него путем анализа медиа. «Отцами-основателями» социологии новостей были профессиональные журналисты, которые, пытаясь выяснить природу новостей, использовали свой опыт. Уолтер Липпман сосредоточился на процессе сбора новостей, под которым он подразумевал поиски «объективного четкого сигнала, означающего событие», следовательно, «новости - это не зеркало общества, а информация о каком-нибудь его аспекте , который выдвинулся на передний план»1. Таким образом, аудитории предлагается что-то заметное (и достойное внимания) в форме стандартного информационного сообщения. Именно по этой причине средства Массовой информации поддерживают тесные контакты с правоохранительными органами, судами, больницами, где могут появиться первые признаки события.
Расширение диапазона коммуникационных исследований в конце прошлого века ярко проявилось в росте научного интереса к содержанию масс-медиа. Единицей контент-анализа стал жанр потеснивший привычные отдельно взятые заголовки, побудительные призывы и акты насилия. Жанр рассматривается как своего рода «контракт», когда «режиссеры», «актеры» и «публика» негласно договариваются о производстве и потреблении культурных товаров, В центре внимания исследователей оказываются институты и организации - от индустрии грамзаписи до Би-би-си, участвующие в реализации подобных «соглашений».
Термин «жанр» в обиходе просто означает вид или тип какого-нибудь объекта. В XIX в. он служил для обозначения определенных видов реалистической живописи, но в литературной критике и киноведении этот термин обычно используется в значении любой узнаваемой категории или типа культурного товара. В теории кино он отличается особой неоднозначностью, ибо собственный взгляд творца на свое произведение и причисление его к тому или иному жанру зачастую не совпадают. Что касается большей части содержания масс-медиа, концепция жанра не вызывает особых споров, поскольку, как правило, не связана с вопросом художественного авторства и этот термин играет роль подсказки для аудитории.
Ни одно из предложенных определений жанра в журналистике нельзя считать исчерпывающим. Это могут быть «устойчивые группы публикаций, объединенные сходными содержательно-формальными признаками». Или любая категория содержания, обладающая своеобразием, которое в относительно равной степени признают его производители (медиа) и потребители (аудитория). Это своеобразие (или дефиниция) зависит от цели (например, информировать, развлекать и т.п.), формы (продолжительности, темпа, структуры, языка и т.д.) и смысла (опоры на реальные факты) произведения.
Жанры, как правило, устоялись во времени и обладают узнаваемыми чертами- Они сохраняют культурные формы, которые, однако, тоже могут меняться и развиваться в рамках исходного жанра. Каждый жанр имеет стандартную структуру повествования или последовательность действий, базируется на предсказуемом ассортименте образов и включает несколько вариантов основных тем.
В тележурналистике жанр помогает найти форму, он включает в себя весь спектр художественных приемов, различных сочетаний способов изображения, художественного и музыкального оформления, способствующих наиболее эффективному раскрытию темы. Жанр является тем конкретным средством, которое помогает всем масс-медиа наладить непрерывное и эффективное производство и соотнести свою продукцию с ожиданиями его потребителей. Поскольку он (жанр) к тому же является практическим средством, позволяющим отдельному пользователю медиа планировать свой выбор, его можно считать механизмом упорядочения отношений между двумя основными участниками массовой коммуникации.
Эта точка зрения подтверждается весомыми доказательствами, полученными в результате изучения показа терроризма на британском телевидении в новостях, документальных фильмах, общественно-политических программах и драматических сериалах. Анализ строится вокруг двух концептуальных оппозиций: «открытое» изображение в противовес «закрытому» и «плотное» в противовес «свободному». Открытое изображение оставляет место для нескольких взглядов на проблему (в их случае - на терроризм), включая альтернативные или оппозиционные точки зрения. В закрытом изображении содержится только официальное, доминирующее или консенсуальное мнение ; чем «плотнее» фабула, тем больше зритель склоняется к выводу, выбранному автором, редактором или ведущим программы. Оба параметра взаимосвязаны, но могут действовать самостоятельно, и оба применимы как к реальности, так и к вымыслу. Таким образом, теленовости бывают как «закрытыми», так и «плотными», тогда как документалистика и художественные передачи более разнообразны. Однако, чем больше аудитория, скажем, у вымышленных сцен терроризма, тем «закрытее» и «плотнее» они могут показаться, сливаясь, таким образом, с «официальной» версией реальности, представляемой в новостях.
Теория жанров, как и практика, постоянно развивается, видоизменяется и усложняется. Определенный тип логики, ассоциируемый с одним средством коммуникации, проникает в другое. В ходе живого взаимодействия и модификации жанров различных масс-медиа ломаются междужанровые границы, рождаются новые жанры со своими особенностями4. Например, есть основания полагать, что телеразвлечения (и реклама) оказывают большое влияние на манеру подачи новостей и структуру информационных выпусков в целом.
От редакции: Одним из важнейших принципов интеллектуального самоопределения проекта культурных исследований (Сultural Studies ) стала критика дисциплинарной организации современного гуманитарного знания и образования. В данной статье предпринята попытка проанализировать изменения в рефлексии о дисциплинарности, обусловленные произошедшей в 1980–1990-е годы интенсивной экспансии Cultural Studies в пространство академии. Эта рефлексия, проистекающая из критической оценки состояния этой области знания, свидетельствует о попытках заново определить место культурных исследований в академическом пространстве и найти продуктивные стратегии реализации критических функций этого направления.
Образ кометы не случайно появился в заглавии этого текста . В рефлексиях о судьбе Cultural Studies , культурных исследований, очень сильно ощущается временнáя конъюнктура. Прежде всего, перед нами область знания, достаточно молодая по сравнению с теми гуманитарными дисциплинами, которые мы уже привычно именуем «традиционными». В течение очень небольшого по историческим меркам периода 1980–2000-х годов Cultural Studies пережили подъем, имевший характер интеллектуального бума. Однако связанные с ним надежды на принципиальное обновление гуманитарного знания и университетского преподавания довольно быстро сменились разочарованием и ощущением исторической неудачи. Обращенность к современности, открытость, противопоставляемая ригидности и замкнутости сложившихся дисциплин, не стали залогом успешной академической самореализации Cultural Studies . Их вхождение в образовательное пространство носило внутренне противоречивый характер, будучи связано с критикой воспроизводства знания в университетах. Все это спровоцировало дискуссии, причем в таком количестве, в каком их, возможно, не вызывала никакая другая область знания. Их предметом становились как обоснованность высказываемой критики, так и позиция, с которой она могла быть произведена. Обсуждались самые разные аспекты академического статуса культурных исследований: соответствие знания, производимого исследователями в этой области, академическим стандартам, обоснованность их претензий на определение научного фронтира, укорененность в организационной системе высшей школы и т.д. С учетом остроты этих споров, приступая к характеристике Cultural Studies , необходимо быть особенно внимательным к происхождению тех или иных оценок этой традиции, к прояснению того, какое представление об этом явлении стоит за той или иной позицией, выступают ли культурные исследования объектом позитивной или негативной идентификации, в каком контексте они рассматриваются.
Специфическое значение это имеет и для отечественной науки. Рецепция Cultural Studies до последнего времени не носила в России систематического характера, будучи, как отмечает Виталий Куренной, частично растворена (а я бы сказал - потеряна) «в смутном и фрагментированном понятии “постмодернизма”» . Парадоксальным образом отечественная культурология в целом очень слабо участвовала в трансляции достижений «культурного поворота». Пожалуй, большую роль в этом процессе сыграли такие дисциплины, как история и антропология. В ситуации дефицита содержательных дискуссий по поводу задач культурологии основным предметом обсуждения был идеологический характер производимого в рамках этой области знания . Исследовательская программа культурных исследований была представлена лишь в рамках отдельных образовательных программ и единичных публикаций, причем осмысление специфики этой программы до последнего времени по-настоящему так и не было предпринято . Значимым событием в процессе ее рецепции стал специальный выпуск журнала «Логос», где были опубликованы переводы ключевых текстов, принадлежащих перу ее зачинателей - Реймонда Уильямса, Стюарта Холла, Ричарда Джонсона, а также основательная и вместе с тем провокативная статья Виталия Куренного, посвященная характеристике британской традиции культурных исследований .
Признавая наследие этой исследовательской программы в ряде отношений актуальным и современным, в оценке нынешнего состояния этой области знания автор статьи склонен солидаризироваться с экспертами, констатирующими ее упадок, выхолащивание и утрату потенциала критической рефлексии . Аргументы в пользу этой точки зрения, безусловно, заслуживают подробного обсуждения, которое выходит за рамки задач этой статьи. Для меня скорее важен вопрос об интерпретации такой критики. Она, на мой взгляд, может быть, во-первых, симптомом негативной самоидентификации по отношению к культурным исследованиям; во-вторых, формой критической саморефлексии самих представителей этого направления . И если это так, то, возможно, настоящее и будущее Cultural Studies , а равно научное творчество отдельных исследователей и сообществ, идентифицирующих себя с этим направлением, не так уж безнадежны. Хотелось бы надеяться, что усилия по рецепции культурных исследований, манифестацией которых стал упомянутый спецвыпуск журнала «Логос», проторят путь к содержательному обсуждению работ не только «классиков», но и «современников», а также будут способствовать устранению разрыва между российскими культурологами и международным сообществом исследователей культуры, представленным целым пулом исследовательских центров, журналов, конференций и т.д.
В этом тексте я хотел бы обратиться к анализу дискуссий об академической самоидентификации Cultural Studies . Важное место в этих дискуссиях, инспирированных потребностью постоянного переосмысления исследователями культуры оснований своей работы и переопределения перспектив своего существования, занимает тема отношения к дисциплинарной организации науки и образования . Объектом моего анализа будут преимущественно работы 1990–2010-х годов, позволяющие составить представление о том, как осмысление дисциплинарного статуса связано с изменением интеллектуальных ориентиров и институционального положения Cultural Studies , а также с трансформацией университетской среды и ее социального и культурного окружения. Учитывая обвинения культурных исследований в различных интеллектуальных пороках - теоретическом эклектизме, политической ангажированности, популизме и т.д., мне представляется важным не только продемонстрировать внутреннюю неоднородность этого сообщества и озабоченность его представителей проблемой соответствия знания о культуре задачам и стандартам научного анализа, но также указать на вклад этих представителей в осмысление форм организации производства и трансляции знания в современном университете. Предлагаемое исследование не может претендовать на полноту ни в плане охвата материала, массив которого, с учетом продолжающейся интернационализации культурных исследований, становится труднообозримым, ни с точки зрения подробности освещения истории движения, анализ которой сегодня переходит уже из области актуальных дискуссий в историко-научную плоскость . Имея своей целью выявление основных стратегий самоописания, сформировавшихся в пространстве культурных исследований, я вынужден пренебречь анализом специфики этих стратегий, связанной с теми или иными локальными контекстами и разными периодами развития этой области знания.
Эскиз истории дисциплины
В контексте проблематики дисциплинарности меня будут интересовать не столько интеллектуальные истоки и политические контексты возникновения этого движения, сколько трансформация институциональных рамок и ориентиров работы его участников, основные вехи которой я и попытаюсь зафиксировать. Отправной точкой в истории культурных исследований, как известно, было создание в 1965 году Бирмингемского центра современных культурных исследований, который функционировал также и в качестве учреждения постдипломного образования . Деятельность центра никогда не была замкнута в рамках университета. Исследователи истории Cultural Studies неоднократно подчеркивали значимую как в культурном, так и в финансовом отношении связь бирмингемского центра с издательством “Penguin”. Приоритетным направлением деятельности издательства, с которым с 1950-х годов тесно сотрудничал первый директор центра Ричард Хоггарт, был выпуск недорогих изданий интеллектуальной литературы .
Центр культурных исследований существовал при факультете литературоведения (English Studies ). В своей инаугурационной речи по поводу открытия центра Хоггарт указывал на необходимость для литературоведения как академической дисциплины «вступить в более активные отношения с современностью». Как отмечает Норма Шульман, объектом критики английского исследователя выступали присущие этой области знания элитизм, разделение высокой культуры и реальной жизни, истории и настоящего, теории и практики . Вместе с тем Хоггарт представлял Cultural Studies и как междисциплинарный проект. Уже в 1960-е годы он писал о том, что наряду с литературоведением и литературной критикой пространство этой области знания включает в себя историческую и философскую составляющую, с одной стороны, и социологическую - с другой .
В 1970-е годы, в период пребывания на посту директора Стюарта Холла, развитие Cultural Studies как междисциплинарного проекта вошло в новую стадию. Она характеризовалась интенсивным диалогом и с традиционными дисциплинами, и с новыми междисциплинарными феноменами, такими как структурализм или феминизм. Ричард Джонсон отмечал, что это расширение интеллектуального горизонта существенно изменило конфигурацию знания о культуре, представление о культурных иерархиях, взаимодействии субъекта и объекта познания, способы позиционирования по отношению к другим дисциплинам и т.д. . В духе нараставших тенденций фрагментации знания была перестроена и организация исследовательской работы в центре. Теперь она сосредоточилась в рамках тематически ориентированных групп, таких, например, как группа по женским исследованиям, группа по исследованиям народной памяти и т.д.
Вторая половина 1970-х - начало 1980-х годов стали временем, с которым связывают рост влияния Cultural Studies в академическом мире. В этот период складывается сообщество исследователей, работы которых сформировали облик этой исследовательской традиции . Выходит в свет целый ряд коллективных трудов, с которыми будет ассоциироваться деятельность Центра . Более интенсивным становится процесс инкорпорирования Cultural Studies в университетское пространство. Специфика этого процесса была связана с тем, что, как отмечает Дэвид Инглис, в Британии соответствующие отделения чаще создавались в бывших политехнических университетах и реже - в старых университетах, по причине того, что там были сильны позиции социологии . Экспансию Cultural Studies исследователи связывают также и с другими ориентированными на изучение массовых коммуникаций междисциплинарными институциями, такими как Центр исследований телевидения в Лидсском университете, Центр исследований массовой коммуникации в Лестерском университете, Программой медиаисследований в Вестминстерском университете и т.д. . Вместе с тем оформление Cultural Studies открыло дорогу институционализации более специализированных и разнообразно структурированных областей исследований культуры (таких как Media Studies , Cinema Studies , Memory Studies , Postcolonial Studies , Reception Studies и т.д.) .
В этот же период начинают выходить журналы, представляющие данное поле исследований: Social Text (с 1976 года), Critical Inquiry (с 1974 года), Media, Culture and Society (с 1979 года) и, наконец, Cultural Studies (c 1986 года). С 1980-х годов этот корпус существенно пополняется и, по мнению Тоби Миллера, структурируется главным образом вокруг двух типов изданий - «журналов направления» и «профессиональных журналов». Первый тип - это издания, ориентирующиеся на политические проекты и актуальную повестку дня, провозглашающие идею социальных интервенций и претендующие на влияние поверх дисциплинарных границ. Второй - это журналы, связанные с дисциплинами и профессиональными ассоциациями, участием в которых определяется состав редколлегии и круг авторов журнала. В этих изданиях действует механизм двойного слепого рецензирования, оценки материалов по критериям фальсифицируемости и соответствия дисциплинарным стандартам. Как отмечает Миллер, некоторые из влиятельных в этой дисциплине изданий (примерами могут быть Continuum. Journal of Media & Cultural Studies , Cultural Studies , International Journal of Cultural Studies ) представляют собой промежуточные случаи, связанные с переходом из первой категории во вторую или совмещением принципов отбора материалов и организации издания, характерных для двух категорий .
Следующим этапом академической экспансии Cultural Studies стало возникновение на рубеже 1980–1990-х годов специализированных бакалаврских программ. Данный процесс, вкупе с изменениями идеологического климата и коммуникативной ситуации, сформировал к началу XXI века нового потребителя интеллектуальной продукции тех преподавателей и исследователей, которые работали в этой области. Если в 1970-х годах, как отмечает Джон Хартли, аудиторию составляли «преимущественно взрослые мужчины, имеющие радикальные политические воззрения или являющиеся убежденными социалистами, политическими активистами или интеллектуалами», то в начале 2000-х годов потребитель интеллектуальной продукции исследователей культуры - это преимущественно человек «более юный, феминизированный, толерантный к различным этносам и мультикультуралистски ориентированный, а по своей институциональной принадлежности относящийся к студентам» .
Еще одной важнейшей тенденцией трансформации пространства Cultural Studies на этом этапе стала его интернационализация. Наиболее значимой ее составляющей было распространение культурных исследований в англоязычном мире. По мнению Уилла Строу, оно репрезентировало поворот внутри ряда гуманитарных дисциплин, однако если в Америке социальные науки сыграли в этом повороте достаточно незначительную роль, то в Австралии, в ситуации более проницаемых границ между дисциплинами, социология и культурные исследования взаимодействовали гораздо теснее и образовывали разнообразные сочетания . А в Австрии и Германии, как отмечает Роман Хорак, Cultural Studies не сформировались в том виде, как это произошло в англоязычном мире. По мнению исследователя, препятствием для утверждения их академического статуса оказалась их связь с теориями Франкфуртской школы. В силу этого рецепция теорий Бирмингемской школы происходила в основном вне университетов - в рамках институций, связанных с педагогикой и социальной работой. В университетской же среде работы представителей Cultural Studies были преимущественно востребованы сообществами исследователей молодежных движений и субкультур . Результатом интернационализации было появление множества локальных и национальных версий культурных исследований: French Cultural Studies , Spanish Cultural Studies , African Cultural Studies , Australian Cultural Studies и т.д. . В рамках этих направлений осуществляется не только осмысление (а в некоторых случаях - кристаллизация) местных культур, но и рефлексия в отношении выдвинутых в британских (и, шире, англоязычных) исследованиях моделей взаимодействия культуры и власти, публичной сферы и т.д. .
Развитие культурных исследований в каждом локальном контексте было обусловлено особенностями соответствующих дисциплинарных конфигураций, соотношением между активностью отдельных исследователей, доступными им академическими траекториями и деятельностью разнообразных сообществ, довольно сильно отличавшихся по своим интеллектуальным ориентирам, географической привязке и институциональным позициям . Значимым параметром интернационализации дисциплины стала полемика по поводу ее интеллектуальной генеалогии. Как свидетельствует Дэвид Инглис, в Америке, где доминируют традиции текстуального анализа, Реймонд Уильямс и Ричард Хоггарт воспринимаются как принадлежащие к экзотической первоначальной стадии становления Cultural Studies , тогда как подлинно актуальная традиция связывается с работами постструктуралистов, таких как Ролан Барт и Жак Деррида .
Академическая институционализация культурных исследований, как уже было отмечено выше, носила противоречивый характер. Особенно показательной в этом смысле является экспансия Cultural Studies в американских университетах. С одной стороны, по мнению некоторых исследователей, именно в Америке культурные исследования в полной мере состоялись как академическая дисциплина: там сосредоточено наибольшее количество исследователей, ассоциирующих себя с этой областью знания, выпускается большинство журналов, представляющих дисциплину, а продвижение на американском книжном рынке является главным критерием успеха изданий по этой тематике. С другой стороны, именно с американским опытом развития Cultural Studies в большей степени связано разочарование в отношении тех радужных перспектив, которые рисовались многим участникам этого движения на рубеже 1980–1990-х годов . Оно связано не только с ослаблением критической составляющей в работах исследователей культуры, но также и с невысокой степенью проникновения в систему образования. Так, в 2002 году Пол Макьюен характеризовал Cultural Studies как «криптодисциплину» (“hidden discipline”), слабо представленную в структуре университетов, отсутствующую в университетских рейтингах и справочниках, которые публикуются различными агентствами . По оценкам Майкла Берубе и Грэма Тернера, эта ситуация продолжает оставаться актуальной и для конца 2000-х - начала 2010-х годов: по данным Тернера, в 2000 американских университетов представлено лишь около 20 магистерских программ по Cultural Studies . Кроме того, по мнению Берубе, культурные исследования не оказали какого-либо значительного влияния ни на другие дисциплины, ни на систему трансляции знания, которая не стала под их влиянием более демократичной и эффективной .
Весьма противоречиво сложилась и судьба самого Бирмингемского центра культурных исследований. Уже в конце 1980-х годов он оказался перед угрозой поглощения факультетом английской литературы . В результате мобилизации ресурсов произошло его преобразование в отделение культурных исследований и социологии, созданное на месте факультета социологии. Однако в 2002 году отделение было в одночасье расформировано, а преподаватели распределены по различным кафедрам и факультетам университета . Ни развитие проекта культурных исследований, ни распространение идеи междисциплинарности не смогли предотвратить уничтожения этого организационного «очага».
Критика дисциплинарности
Критика дисциплинарности в работах представителей Cultural Studies органически вырастала из формулируемой ими программы культурного анализа, ориентированной на выработку более широкого и всеобъемлющего понимания культуры и на критический анализ текущей ситуации. Одним из удачных определений этой программы можно считать характеристику, предложенную Джоном Хартли:
«Что представляли собой культурные исследования? Это была философия полноты. Это были: исследования, посвященные изучению разрастающегося разнообразия человеческой деятельности (в период нарастающей глобализации, корпоративной экспансии и технологической опосредованности этой деятельности); ансамбль концепций, связанных с проблемами власти, значения, идентичности и субъективности в современных обществах; совокупность усилий, направленных на обнаружение и реабилитацию маргинальных, притесняемых и отброшенных на обочину регионов, идентичностей, практик и средств коммуникации; критическое предприятие, посвященное подрыву, децентрализации, демистификации и деконструкции здравого смысла, поддерживающего доминирующие дискурсы; практика активной включенности в интеллектуальную политику - производство различий внутри идей, по отношению к идеям, посредством идей. Это было также и издательское предприятие, сформированное деятелями культуры - как в академической сфере, так и в печатной индустрии. Культурные исследования были тем, чем их считали те, кто их практиковал и публиковал» .
В этой характеристике представляются важными несколько моментов. Прежде всего, она указывает на то, как трансформировалась в рамках культурных исследований марксистская традиция критики современного общества. Важной рамкой социально-критического анализа культуры в 1990–2000-е годы становится проблематика глобализации и корпоративности. Еще более существенным моментом является превращение марксистской критики идеологии в программу анализа репрезентации. Одним из основополагающих принципов программы Cultural Studies становится критика доминирования экономики и политики над культурой. Последняя начинает определяться как целостный образ жизни (“way of life”). В этой универсализирующей логике культура как предмет исследования лишается своего инструментального характера. Автономизация культуры как объекта изучения, утверждение самостоятельного значения ценностей и символических систем приводит в конечном итоге к радикальному пересмотру концепции идеологии как «ложного сознания».
«Комплексный марксизм» и «культурный материализм», необходимость разработки которого была провозглашена лидерами Cultural Studies , претендовали на преодоление редукционизма, присущего теориям Теодора Адорно, Луи Альтюссера и Вальтера Беньямина. Поиск более сложных объяснительных моделей выражал стремление к формированию рефлексивных стратегий критики современного общества . Другое направление этой трансформации было связано с рафинированием исследовательского инструментария, реализованным благодаря обращению к структуралистским теориям, к антропологии и истории . Таким образом, логика выработки универсализированной концепции культуры диктовала выход за границы устоявшихся способов определения предмета и методов исследования и, стало быть, необходимость расширения дисциплинарного горизонта. Пожалуй, наиболее яркое выражение этой междисциплинарной перспективы проекта мы находим в статье Р. Джонсона «Так что же такое культурные исследования?» .
Важным импульсом для формирования концепции междисциплинарности в работах британских исследователей культуры была критика дефицитов академического знания, обозначавшая претензию этой области знания стать альтернативой уже сложившимся дисциплинарным комплексам. Основными адресатами этой критики оказывались, как уже было отмечено выше, литературоведение (English Studies ) и социология. Реймонд Уильямс описывал проект культурных исследований как своего рода реакцию на профессионализацию рефлексии о литературе в рамках литературоведения как академической дисциплины. Утверждение и рафинирование профессиональных стандартов он связывал с замыканием дисциплины на самой себе и превращением ее в механизм самовоспроизводства сообщества преподавателей и экспертов. Последние утрачивают способность отвечать на вопросы, задаваемые извне дисциплинарных рамок, людьми, для которых - перефразируя его же собственную формулировку - производство «культуры» не является образом жизни . Аналогичной была ситуация в отношении социологии. Как отмечает Грегор Макленнан,
«именно Стюарт Холл предложил классическую формулировку тезиса о том, что культурным исследованиям необходимо порвать с социологией, однако в бирмингемской версии образца 1970-х культурным исследованиям было скорее свойственно ставить социологические вопросы в противовес социологии как дисциплине, нежели отрицать социологическое воображение как таковое. И во влиятельных обзорах Холла, и в изданиях Бирмингемского центра типичная модель аргументации заключалась в критике социологов - будь то теоретики или специалисты в областях расовых отношений, образования, культуры рабочего класса и т.д. - в связи с идеалистическим характером, статичностью и частным характером предлагаемых ими трактовок объекта исследования, препятствующими возникновению трактовок материалистических, динамичных и универсалистских. Выпадение из официальной социологии (и официальных English Studies ) было условием “впадения” в комплексный марксизм» .
Развивая критику дисциплинарности, основатели Cultural Studies обозначали свое пограничное положение по отношению к университетам и стремление опираться на внеакадемические структуры. На это же указывает и Джон Хартли в приведенной выше характеристике. И Уильямс, и Холл неоднократно подчеркивали, в частности, вовлеченность представителей Бирмингемского центра в практику «образования для взрослых». Холл писал об эмансипационном значении этого контекста с точки зрения сопротивления интеллектуальному принуждению, которое лежит в основе академического воспроизводства знания и побуждает принимать готовые ответы. Согласно Холлу, суть междисциплинарности не сводится к простой кооперации представителей различных специализаций в рамках исследовательского проекта. «Серьезная междисциплинарная работа предполагает интеллектуальный риск заявить социологам, что то, что они называют социологией, ею на самом деле не является. Мы должны были учить тому, что мы считали социологией, полезной для исследователей культуры, тому, что мы не могли получить от людей, именовавших себя социологами» . Для Уильямса утрата соответствия между жизненными запросами и специализированным знанием была предметом беспокойства в связи с наметившимся процессом внутренней дифференциации культурных исследований. Cultural Studies , пишет британский исследователь, часто воспринимаются как «бесформенный и раздувшийся монстр» (vague and baggy monster ). Однако, притом что в рамках субдисциплин, возникающих на его месте, существуют гораздо более благоприятные (в интеллектуальном, организационном и даже в техническом смысле) условия для производства знания, эти субдисциплины в принципе не могут взять на себя миссию осуществления связи с современностью, которой изначально был инспирирован проект Cultural Studies . В силу всего этого Уильямс, Холл, Джонсон и другие участники бирмингемского центра с настороженностью относились к дисциплинаризации и кодификации, с которыми была связана нарастающая академическая экспансия культурных исследований.
В дальнейшем критика дисциплин приобретала все более обобщенный характер и сформировала определенный набор топосов, которые стали важным элементом в системе самоопределения представителей Cultural Studies . Как показывает в своей содержательной статье Дэвид Инглис, «открытость», «подвижность», «неортодоксальность», «междисциплинарность», «широта исследовательского арсенала» и политическая ангажированность стали характерными топосами позиционирования Cultural Studies по отношению к традиционным академическим дисциплинам, которым приписывались нечувствительность к современности, политический консерватизм, догматическая монолитность, эмпиристски-позитивистская ориентация . При этом использование понятия «практика», а также некоторых других понятий, таких как «дискурсивная формация» (Стюарт Холл) или «языковая игра» (Крис Баркер) , было призвано подчеркнуть гибкость исследовательских стратегий и прагматические ориентации исследователей культуры.
Еще более фундаментальный характер противостояние дисциплинарности приобрело в процессе усвоения критики науки и научных институтов и сообществ, провозглашенной «в работах Пьера Бурдье и Мишеля Фуко, в критике науки и сциентизма радикальных философов и радикальных ученых, в радикальной философии и социологии образования и феминистской критике» . Одну из наиболее радикальных манифестаций этой позиции демонстрирует часто цитируемое высказывание Эллен Руни о том, что культурные исследования представляют собой «антидисциплинарную практику, характеризующуюся постоянным, непрекращающимся отрицанием дисциплинарной логики» . Критикуя дисциплинарность как выражение нормативности в науке, представители направления актуализируют вопросы о связи власти и знания и о природе нейтральности науки, рассматривая последнюю как сферу борьбы за репрезентацию и инструмент формирования обыденных представлений.
Важным аспектом в критическом анализе дисциплинарности была тема политического самоопределения интеллектуала. Как показывают исследователи, эволюция Cultural Studies связана с довольно существенными изменениями представлений о позиции интеллектуала и характере его ангажированности . Речь идет не только об увеличивающемся разнообразии дискриминированных групп, но и о самой природе нормативности и ее взаимосвязи с разнообразием существующих культурных иерархий, соотношением высокой и массовой культуры. Принимая участие в деятельности «новых левых», лидеры культурных исследований не раз критиковали не только их идеологические установки, но и сам характер их политической активности. С этим связано и стремление отмежеваться от области практической политики, проявившееся в формулировках, связывавших этот проект с политикой, реализуемой «другими средствами» (Стюарт Холл), с политикой, которая «еще не сформирована до конца» (Ричард Джонсон) .
При этом, однако, они никогда не считали политическую ангажированность достаточным условием для работы в области культурных исследований. Таким образом, несмотря на настороженное отношение к процессу дисциплинаризации Cultural Studies , многие сохраняли приверженность академическому контексту . Недвусмысленную в этом отношении формулировку мы находим в статье Джонсона: «На самом деле проблема во многом остается той же, что и всегда: каким образом академическое участие и навыки могут способствовать получению элементов полезного знания?» .
Академическая реакция
В 1990–2000-е годы Cultural Studies переместились с окраин академического мира в центр обсуждения ситуации в современном университете и дальнейшей его судьбы. Интенсивный рост их популярности и критика культурных и академических иерархий породили столь же резкую ответную реакцию в гуманитарном сообществе. Культурные исследования очень часто изображались как своего рода «академический Чужой», угрожающий основам существования университета . Движению выставляли счет и за те издержки, которые принесла борьба за утверждение новой модели междисциплинарного и вместе с тем ангажированного знания; с деятельностью его представителей связывают утверждение постмодернистского релятивизма и разрушение традиционных университетских ценностей . Важным импульсом для критики стала вовлеченность исследователей культуры в борьбу против культурного канона и лежащих в его основе разнообразных культурных иерархий, развернувшуюся в университетском пространстве (прежде всего, в Америке) в 1980-е годы. Успех этой борьбы вызвал противодействие в академических кругах:
«Таким образом, левые победили в Академии: в большинстве университетов были введены альтернативные программы и курсы; зато правые, уступив списки обязательной литературы, преуспели в списках бестселлеров - в частности, “Закат американской мысли” Алана Блума пользовался беспрецедентной для академической литературы популярностью и действительно несколько недель был самой продаваемой книгой в Америке. В общественном мнении закрепился карикатурный стереотип радикального профессора, который в грош не ставит мораль, религию и классическую литературу, а думает только о политической корректности» .
В рамках борьбы с постмодернистской угрозой университету на Cultural Studies было навешено множество хлестких ярлыков вроде «политико-интеллектуальной свалки западного мира» (Кеннет Миноуг) и «Диснейленда для слабоумных» (Крис Паттен) . Академическую репутацию движения несколько подпортило и нашумевшее «дело Сокала»: скандальная публикация появилась в журнале Social Text , на страницах которого публиковались многие представители течения .
Академическая экспансия Cultural Studies воспринималась как угроза и представителями смежных дисциплин. Примером здесь могут служить социологи, подвергавшие сомнению научный статус культурных исследований в силу отсутствия надежной теоретической базы и методов анализа социальной реальности, размытости объекта исследования, отсутствия исторического чутья и присутствия политической ангажированности . Резкая критика влияния Cultural Studies на социологию была высказана Брайаном Тернером и Крисом Рожеком. По их мнению, это влияние привело к фрагментации дисциплины и возникновению своего рода «декоративной социологии», не обладающей теорией и методологией для глубокого анализа культуры в ее связи с социальными институтами . В контексте процессов интернационализации показательны рассуждения известного французского социолога Натали Айниш, которая с удовольствием констатирует отсутствие культурных исследований во Франции и иронически описывает ситуацию в Америке, где они все более захватывают то пространство, которое ранее занимала социология . При этом формирующаяся в США социология культуры выступает проводником так называемой французской теории, сферой экспансии которой уже через посредство американцев становится и французская социология .
Один из достаточно взвешенных образцов рефлексии о месте культурных исследований в современном университете представлен в книге Билла Ридингса «Университет в руинах», написанной в 1996 году. Появление Cultural Studies он связывает с внутренним кризисом идеи культуры, определяющей миссию этой институции. По его мнению, «…культурные исследования возникают, когда культура перестает быть имманентным принципом организации знания в Университете, вместо этого становясь одним из множества объектов. Феминистские, гомосексуалистские и лесбиянские, постколониальные исследования выходят на сцену, когда абстрактное понятие “культура” перестает адекватно и исчерпывающе описывать субъекта, когда очевидная пустота и универсальность субъекта “государство” позволяют увидеть в нем хранилище привилегированных маркеров мужского пола, гетеросексуальности и белокожести» .
Вместе с тем Ридингс указывает на внутреннюю противоречивость самих исследований культуры. С одной стороны, реабилитируя повседневность и популярную культуру, апеллируя к маргинальному и вытесненному, они позиционируют культуру вне университетских стен. Это соотносится и с новой структурной ролью интеллектуала, который выступает уже не носителем культурной нормы, но глашатаем дискриминированных в культурном пространстве (и, стало быть, в академическом тоже) социальных групп и культурных сообществ . С другой стороны, стремление исследователей культуры «вырваться за границы академического мира структурно встроено в сами эти границы» . Соответственно, несмотря на объективный характер трансформации идеи культуры, лежащей в основе университетского образования, ожидание позитивных революционных изменений в результате академической институционализации Cultural Studies не имеет, по мнению Ридингса, под собой достаточных оснований. Канадский исследователь критикует также идею о том, что эта институционализация создаст условия для междисциплинарной коммуникации и станет источником обновления интеллектуальной жизни в университете. Идея эта высказывалась некоторыми представителями данного направления (Энтони Истхоуп, Кэри Нельсон и др.) в начале 1990-х годов.
Идентификация места Cultural Studies в университетском контексте, намеченная Ридингсом, оказалась вполне органичной и для представителей культурных исследований . Озабоченность перспективой их институционализации в 1980-е годы переросла в 1990–2000-е в работу по критическому осмыслению результатов этого процесса. Можно указать на два основных контекста этого осмысления. Первый из них связан с вопросами о том, какое влияние критическая программа культурных исследований оказала на организацию науки и образования в университете, каким образом она сказалась на социальных функциях и роли интеллектуалов. Второй - с проблемами оценки характера и результатов социального и академического признания этой области знания и перспектив дальнейшего их развития как области исследования, совокупности научных институций и образовательных программ. Проблема дисциплинарности оказывается в центре поисков новой модели самоидентификации в условиях новой конъюнктуры и с учетом нового статуса Cultural Studies . Эти поиски ведутся, опять-таки, в двух направлениях. С одной стороны, предметом дискуссии становится судьба сформулированной в рамках этого проекта критической программы, с другой стороны, обсуждаются возможности обозначить новые координаты интеллектуального самоопределения и критерии оценки производимого знания.
Проблема сохранения идентичности
В противовес критикам Cultural Studies , которые рассматривают распространение последних как симптом деградации университетской науки, представители движения склонны скорее констатировать, что их воздействие на академический мир имело сугубо внешний, поверхностный характер. С одной стороны, свидетельством неудачи академического самоутверждения движения является, по их мнению, то, что многие исследователи, которые идентифицируют себя с Cultural Studies , работают, тем не менее, в департаментах, представляющих более традиционные университетские дисциплины. С другой стороны, еще в 1991 году Кэри Нельсон писал, что соотнесение себя с Cultural Studies становится для литературоведов «не более чем способом по-новому упаковать то, чем мы уже и так занимаемся», утрачивая при этом всю конфликтную историю самоопределения движения и критическое отношение не только к академическому миру, но и к собственным теоретическим основаниям .
Вместе с тем, по мнению исследователей, происшедшая дисциплинаризация подтверждает опасения относительно утраты революционного потенциала и возвращения к тем формам организации и воспроизводства знания, от которых их представители стремились дистанцироваться . По мнению Грэма Тернера, одной из форм рутинизации Cultural Studies стало распространение модели преподавания соответствующих курсов, которую исследователь обозначает как CS 101. Каркас этих курсов образуют не столько проблемы и ключевые понятия, сколько имена отдельных канонизируемых теоретиков. Здесь обнаруживается негативная сторона открытости Cultural Studies , поскольку содержание курса зависит в большей степени от субъективных предпочтений преподавателя, нежели обуславливается связью с составляющими стержень дисциплины сюжетами. Подобные курсы обычно демонстрируют и порочную дидактическую стратегию, которая характеризуется отказом от задействования культурного капитала студентов и тяготеет к начетнической модели преподавания, связанной с разъяснением содержания эзотерических текстов теоретиков . Таким образом, по мнению Тернера, в рамках Cultural Studies начинает воспроизводиться модель преподавания, существовавшая в English Studies 40 лет назад и ставшая точкой отталкивания для первых. Объектом критического анализа становятся также механизмы формирования системы звезд, причем показательно, что эта критика звучит также и из уст самих живых классиков данного направления .
Еще одним аспектом того внутренне противоречивого положения, в котором последние годы оказались культурные исследования, стало быстрое устаревание идей и концепций, составлявших инновационный потенциал движения в 1970–1980-е годы. Это касается не только антропологической концепции культуры, которая в настоящее время разделяется многими гуманитарными дисциплинами , но и идеи междисциплинарности. Одним из факторов, обеспечивших популярность Cultural Studies в 1970-е годы, было то, что образовательные институты (вроде «свободных университетов»), на которые опиралось движение, предоставляли студентам, как отмечает Грэм Тернер, большую свободу в формировании собственной образовательной траектории, возможность заниматься темами, вытесненными за пределы традиционных дисциплин, и т.д. . Ситуация в современном университете, где эти возможности поддерживаются вариативностью, заложенной в организации образовательного процесса, задает для Cultural Studies совершенно новый образовательный контекст. И дело не только в том, что идея междисциплинарности утратила свою новизну. Залогом прорыва, осуществленного культурными исследованиями в 1970–1980-е годы, Тернер считает то, что связанные с проектом образовательные институции были пространством эксперимента, направленного на освоение новых предметов исследования, таких как популярная культура или массмедиа. Но при этом они привлекали студентов, уже обладавших определенным дисциплинарным бэкграундом - филологическим, историческим и т.д. Именно потребность в обновлении исследовательского арсенала, двигавшая этими студентами, придавала реальное содержание междисциплинарному поиску, в то время как изначально междисциплинарный характер современных образовательных программ создает опасность выхолащивания этой идеи. Критическая рефлексия в отношении идеи междисциплинарности разворачивается и в плоскости университетского управления, где эта идея может становиться основанием для закрытия или слияния университетских подразделений в угоду требованиям экономической рентабельности . Тед Стрифас и Грэм Тернер призывают к тому, чтобы сегодня четко осознать ответственность за романтизацию идеи междисциплинарности, которая была конститутивной для самоопределения представителей культурных исследований на рубеже 1990-х .
Следующее направление рефлексии о расхождении академической идентичности и критической программы связано с намеченной еще Реймондом Уильямсом проблемой внутренней дифференциации Cultural Studies и возникновения новых специализированных направлений исследования культуры. Предметом обсуждения здесь становится изменившаяся конъюнктура существования университета и позиция интеллектуала. Концептуальная рамка этой дискуссии кристаллизовалась на рубеже 1990-х годов в контексте дискуссии о культурном популизме. Особенно сильным импульсом для нее стало появление в 1992 году книги Джима Макгигана с одноименным названием. Автор книги определял культурный популизм как характерное для некоторых исследователей культуры предположение о том, что символические конструкции и практики, лежащие в основе опыта обычных людей, «имеют большее аналитическое и политическое значение, чем Культура с большой буквы» . Отсылка к «Культуре» в определении Макгигана была неслучайной: культурный популизм рассматривался здесь как стратегия самореализации интеллектуалов. Однако основным объектом критики выступали не столько сами по себе симпатии к культуре обычных людей (в этом смысле сам Макгиган готов был причислить себя к культурным популистам), сколько некритическое восприятие, включающее в себя идеализацию потребления культуры, отказ от различения массовой и популярной культуры и утрату материалистической перспективы, связанной с социально-экономическим анализом, изучением институциональной власти и публичных коммуникаций. Эти тенденции, по мнению исследователя, обнаруживались ранее в работах Уильямса, Холла и других представителей Cultural Studies , однако дискуссия о ходе институционализации и профессионализации проекта в Америке придала более универсальный характер и спорам о культурном популизме. Текстуализация культуры как объекта исследования и деполитизация теоретической работы, характерные для американских исследований культуры, стали объектом критики для тех, кто ратовал за сохранение идентичности движения, которая связывалась с британской версией культурных исследований . Показательны в этом смысле неоднократные критические инвективы Стюарта Холла в адрес американских Cultural Studies . Провозглашая приверженность модернизму в противовес расхожему мнению о связи культурных исследований и постмодернизма, Холл стремился отмежеваться от некритического восприятия массовой культуры и указывал на значимость фигуры органического интеллектуала, вдохновлявшей участников сообщества, группировавшегося вокруг Бирмингемского центра .
В новом социокультурном и университетском контексте 2000-х годов у Cultural Studies появляются новые «значимые другие». Речь идет о таких новых областях гуманитарного знания, как исследования новых медиа (New Media Studies ), гибридной культуры (convergence culture ) и креативных индустрий (creative industries ). Развитие этих областей, возникших во многом благодаря распространению культурных исследований, становится вызовом для последних. Осуществляя активную экспансию в академическое пространство, эти области начинают вытеснять как традиционные специализации в области гуманитарных и социальных наук (например, искусствознание), так и собственно специализации, традиционно существовавшие в Cultural Studies . Не менее важно и то, что свою генеалогию при этом они возводят к культурным исследованиям, претендуя одновременно на место новых законодателей повестки дня в исследовании современной культуры .
Появление этих областей связано с задачами осмысления новых типов коммуникации, которые характеризуются бóльшим равноправием, активной вовлеченностью участников и меньшей степенью коммерциализации. Идеологической предпосылкой исследования становится, таким образом, новая модель воспроизводства культуры, альтернативная традиционным представлениям о связи капитализма, массмедиа и политического порядка, каковые традиционно выступали отправной точкой для представителей Cultural Studies . С развитием новых медиа и гибридных форм культуры, а также с формирующимися на этой почве культурными индустриями связываются надежды на возможность подлинной популярной культуры, связанной с низовой активностью и демократическим участием, снимающей оппозицию между производителем и потребителем .
Грэм Тернер находит в этой идеологии характерные признаки культурного популизма: сентиментальное отношение к популярной культуре, тяготение к модному в ущерб неудобным темам, отказ от критической составляющей. Вместе с тем примирение с существующей культурой принимает здесь и специфические формы. В исследованиях новых медиа происходит, по его мнению, переход от характерного для Cultural Studies акцента на критическом анализе культурной политики в рамках национальных государств к изучению глобального рынка как среды существования новых экономических и культурных форм. Утверждение последних в качестве объектов исследования связано с презумпциями экономического и технологического оптимизма (идеи наращивания общественного блага и возможности новых технологий в плане разрешения социальных проблем), каковые презумпции, по мнению Тернера, пока не подтверждены эмпирическими данными. Успехи академической институционализации этих новых областей связаны с рыночной валидностью предлагаемого ими знания, которая приобретает особую актуальность в связи с происходящим в последние десятилетия сокращением государственного финансирования университетов. При этом само содержание подобных программ слабо связано с трудами представителей Cultural Studies и ориентировано не столько на развитие критической рефлексии о культуре, сколько на трансляцию технических навыков, необходимых для самореализации в новых экономических и медийных условиях. Характерно, что, противопоставляя культурные исследования исследованиям новых медиа, гибридных культур и креативных индустрий, Тернер не только подчеркивает связь Cultural Studies с традиционными дисциплинами, имея в виду их общую ориентацию на развитие навыков теоретической рефлексии, но, более того, говорит также и об их «дисциплинарном потенциале», который у новых направлений отсутствует .
Высказываемая Тернером критика новых институций и лежащих в их основе направлений исследований интересна не только тем, что академический статус здесь измеряется дисциплинарным потенциалом. Продолжая традицию рефлексии о культурном популизме, она увязывает формирование определенных познавательных и педагогических стратегий с изменениями в образовательной политике и в социокультурном контексте существования университета. Любопытно также, что, будучи спроецированными на новые направления исследований, позитивные ориентиры Cultural Studies как интеллектуального проекта превращаются в свою противоположность: стремление к актуальности и открытости современной культуре становится в случае New Media Studies и других новых областей погоней за модой, теоретические основания оказываются неоправданными, а практическая ориентация дискредитируется как технологичность. Авторы, позиционирующие себя по другую сторону обозначаемого Тернером водораздела, провозглашают отказ от нормирующей функции и заявляют, что Cultural Studies должны быть гибкими по отношению к образовательным контекстам и открытыми по отношению к запросам аудитории. Так, например, Саймон Дюринг отмечает, что мотивация студентов к изучению современной культуры весьма разнообразна. Соответственно, задача заключается в том, чтобы отвечать этим потребностям, а не в том, чтобы пытаться их контролировать .
В целом, признавая то, что некоторые из лозунгов Cultural Studies сегодня в определенном смысле реализованы в современной университетской практике, представители этого движения в очень слабой степени готовы удовлетвориться результатами этих преобразований и идентифицировать себя с ними. По мнению Грэма Тернера, позитивным следствием произошедших трансформаций является то, что университет стал более открытым. Однако, в отличие от старого университета, в нем гораздо меньшее значение имеет важная для идеологии культурных исследований идея публичного блага. В этом неолиберальном университетском контексте даже отличающая Cultural Studies от традиционных дисциплин открытость, мобильность и способность адаптироваться к новым реалиям не является гарантией устойчивости их положения.
Новые рамки самоопределения
Наряду с осмыслением судьбы Cultural Studies в новом университетском контексте, мы видим в текстах исследователей усилия, направленные как на осмысление тех координат, в которых этот проект мыслился, так и на поиск путей к снятию внутренних конфликтов, которыми традиционно определялась идентичность исследователей культуры. Важнейшей темой здесь становится вопрос об их политической ангажированности и диапазоне форм критической интервенции. Демонстрируя преемственность по отношению к высказываниям об «академической ангажированности» отцов-основателей этой традиции, представители Cultural Studies стремятся сегодня более последовательно соблюдать дистанцию по отношению к политике в традиционном понимании. В связи с этим объектом критики становятся и высказывания о связи проекта Cultural Studies с идеей «иной политики» - такие, например, как тезис Стюарта Холла об исследовании культуры как реализации политики иными средствами . В 1990-е годы целый ряд авторитетных представителей Cultural Studies , таких как Тони Беннет, Лоуренс Гроссберг, Джон Стори, критикуют попытки акцентировать политическую ангажированность знания о культуре. По мнению Стори, признание политической подоплеки Cultural Studies задает ложные ориентиры для их самоописания. Он подвергает критическому анализу сам термин «институционализация», употребление которого основано на имплицитном допущении, что культурные исследования изначально развивались вне академической среды и прошли путь от «героического сопротивления» до инкорпорирования. Он считает неоправданной романтизацию политической ангажированности, поскольку считает ее препятствующей нормальному академическому функционированию и выстраиванию отношений с другими дисциплинами. В противовес подобным установкам Стори предлагает исходить из того, что Cultural Studies изначально являются «теоретической практикой и исследовательским и педагогическим проектом» и в этом смысле совершенно естественно могут быть признаны полноценной дисциплиной .
С другой стороны, предпринимается попытка переопределить горизонт политической активности исследований культуры и продемонстрировать, что последняя необязательно входит в противоречие с академической работой. По мнению Теда Стрифаса, «антидисциплинарное» самоопределение Cultural Studies связано с тем, что в качестве основной формы политической самореализации ее представителей выступала практика критического письма. При этом на второй план отодвигалось институциональное строительство. Однако последнее имеет свои политические импликации, связанные с влиянием университетов на медийную и политическую среду, с формированием интеллектуально активной прослойки и с подготовкой будущих производителей культуры . Указывая на необходимость переноса активности исследователей культуры в эту плоскость, Стрифас оговаривается, что такого рода работа не должна иметь конъюнктурного характера и быть ориентированной на достижение непосредственного политического эффекта. С этим связано также признание необходимости учитывать логику университета и сделать свое присутствие в нем более определенным. Пол Макьюен отмечает, что «проявление» Cultural Studies в университетском пространстве, превращение их из «криптодисциплины» в полноценную дисциплину является условием реализации идеи открытости этой области знания. Однако теперь эта идея должна быть реализована не в теоретико-методологическом, а в институциональном ключе: речь идет, в частности, о включении в рейтинги и развитии ресурсов, представляющих публике информацию об образовании в этой области, и т.д. .
Таким образом, условием выработки представителями культурных исследований новой интеллектуальной идентичности становится преодоление жесткой оппозиции между представлением об академической работе как имеющей принципиально рутинный характер, с одной стороны, и, с другой стороны, непременной обусловленностью творческого и критического характера деятельности представителей Cultural Studies их непосредственной политической ангажированностью. По мнению Теда Стрифаса, в рамках этой оппозиции самоопределение исследователей культуры будет неизбежно травматическим, поскольку любая институционализация будет описываться как провал и утрата подлинности, якобы изначально присущей Cultural Studies как критическому интеллектуальному проекту. Вместе с тем для любого непредвзятого наблюдателя очевиден разрыв между утверждениями о политической ангажированности Cultural Studies и реальностью их повседневного существования, в перспективе которого эти утверждения выглядят декларативными и идеологическими . Закономерным следствием этой логики становится нормализация дисциплинарности и отказ рассматривать дисциплины исключительно как инструмент власти .
Нынешняя слабая институционализированность Cultural Studies рассматривается как одна из издержек их теоретико-методологической неопределенности. Разумеется, речь идет не о том, чтобы отбросить всю предшествующую критику, а о том, чтобы, с одной стороны, заботиться о выработке иммунитета по отношению к рутинизирующим механизмам дисциплинаризации, а с другой - использовать эту новую дисциплинарную идентичность для реализации основополагающей задачи культурных исследований - критического анализа современной культуры, осуществляемого во имя реализации общественного блага. В этом плане показательно следующее: если раньше представители Cultural Studies опасались, что исследования культуры превращаются исключительно в педагогическую практику , то сегодня они намерены пересмотреть соотношение исследовательской и педагогической составляющих в пользу последней . Этическим обоснованием для необходимости выработать долгосрочную программу развития Cultural Studies как университетской дисциплины является ответственность перед будущими поколениями исследователей .
Показательным симптомом движения в сторону дисциплинарной самоидентификации, реализуемой в современном междисциплинарном поле, можно считать готовность вписать культурные исследования в историю гуманитарных дисциплин XX века. Примеры мы находим в работах Тоби Миллера, по мнению которого, Cultural Studies проходят через те же болезни роста и обвинения, что социология после Второй мировой войны, литературоведение во второй половине XIX века, естественные науки в начале XX века . Также можно указать здесь и на работы Джона Стрэттона и Иен Энг, которые сравнивают интернационализацию культурных исследований с распространением социологии, - с той лишь разницей, что, в отличие от социологии, претендовавшей на универсальность разрабатываемой модели, исследователи культуры «на местах» чаще настаивают на партикулярности производимого ими знания . Важной составляющей поиска новой самоидентификации становится осуществляемый «поверх барьеров» критический анализ стереотипов, опосредующих конфликтные взаимоотношения между представителями различных дисциплин. Пример подобного анализа мы находим в статье Дэвида Инглиса, который, описывая взаимные предрассудки представителей социологии и Cultural Studies , уподобляет конфликт этих областей знания побоищу близнецов Труляля и Траляля в известной сказке Льюиса Кэролла .
Другим средством становится историзация восприятия дисциплинарности в рамках самих Cultural Studies . По мнению Саймона Дюринга, можно говорить о двух этапах становления этой концепции. Первый из них он связывает с работами Ричарда Хоггарта, идея которого заключалась в том, что Cultural Studies должны были выступить посредником во взаимодействии литературоведения (English Studies ) и социологии. О противостоянии дисциплинарности в этот момент речь в принципе не шла. Программное значение критика дисциплинарности приобрела на втором этапе, после 1968 года, в период руководства Стюарта Холла, взявшего курс на политическую ангажированность культурных исследований, которую он рассматривал как необходимое условие принципиального анализа взаимоотношений культуры и общества .
Тема междисциплинарности также побуждает поставить вопрос о разрыве между идеологическими декларациями и реальной практикой академической работы. В этом контексте предметом обсуждения становится способность данной области знания реально осуществлять междисциплинарный диалог, организовывать площадки для коммуникации между представителями разных дисциплин и использовать теоретический потенциал культурных исследований для повышения эффективности этой коммуникации .
В связи с этим переопределяется и место идеи междисциплинарности в структуре идентичности Cultural Studies . Достаточно рафинированную трактовку этого сюжета мы находим в книге Ричарда Джонсона, Деборы Чемберс, Парвати Рагурам и Эстеллы Тикнелл «Практика культурных исследований» . Отправной точкой для этой трактовки становится краткий очерк истории исследований культуры в контексте их отношений с другими дисциплинами. В этой истории Джонсон и его коллеги выделяют четыре этапа. Первый из них был связан с формированием проекта. Имея отправную точку вне существующих дисциплин, этот проект был адисциплинарным и даже отчасти контрдисциплинарным. Второй этап характеризовался освоением подходов, существовавших в других дисциплинах, в силу чего этот отрезок связан с мультидисциплинарной установкой и поисками интердисциплинарного синтеза. Третий этап, который обозначается как трансдисциплинарный, авторы связывают с влиянием Cultural Studies на другие дисциплины . Наконец, четвертый этап - это судьба культурных исследований в ситуации свершившегося культурного поворота. Возникновение форм культурного анализа в различных дисциплинах окончательно разрушает монополию Cultural Studies . Исследователи, работающие в этой области, оказываются перед необходимостью мониторинга существующих подходов, оценки степени их инновационности или тривиальности в контексте разнообразных исследовательских практик. Эта ситуация, по мнению Джонсона и его коллег, не является состоянием постдисциплинарности: прежние механизмы организации науки и формы самоидентификации существуют сегодня наряду с новыми. Вместе с тем важно понимать, что идентичность ученого - исследователя культуры сегодня часто оказывается множественной и, соответственно, идентификация с Cultural Studies в большинстве случаев не является единственной самоидентификацией исследователя культуры.
Инструментальное понимание (меж)дисциплинарности, которое является презумпцией этого экскурса, предполагает в качестве перспективы развития культурных исследований поиск эффективной комбинации двух равноправных стратегий, одна из которых связана с идеей их открытости внешним влияниям, другая - с самоопределением (академическим, дисциплинарным) . Поиск этот ведется в двух плоскостях. В одной из них оппозиция этих стратегий раскрывается как дилемма актуальности и профессионализма: не отказываясь от традиционной открытости актуальной повестке дня и от принципов критики научной дисциплинарности (рассмотрения ее с точки зрения ограничений и регулятивных функций), необходимо соблюсти ценности профессионализма и академической состоятельности. В другой плоскости речь идет о соотношении опоры на существующую исследовательскую традицию и поиска возможностей дисциплинарного обновления . Благодаря этому дисциплинарные границы выводятся из режима рутинного воспроизводства в сферу рефлексивного контроля.
Подводя итоги своей характеристики современного состояния и перспектив развития Cultural Studies , Грэм Тернер отмечает, что эволюция этой области знания представляет собой «естественным образом сложившийся, непреднамеренный лонгитюдный эксперимент» по реализации междисциплинарного проекта . Важной характеристикой этого эксперимента оказывается стремление представителей данной области знания определить ее как антидисциплину. Внутренне противоречивый характер критики дисциплинарности обнаруживается в процессе интенсивной дисциплинаризации культурных исследований, происходившей в контексте наложения целого ряда временных конъюнктур: трансформаций культуры в целом и университетской культуры в частности, познавательных поворотов и изменений механизмов воспроизводства знания в области гуманитарных наук, академической экспансии и внутренней дифференциации самого этого направления. Переживание этой ситуации как кризиса побуждает исследователей культуры к интенсивному поиску своей идентичности, к определению возможностей адекватного самоописания, которое создало бы условия для преодоления разрывов между идеологическими декларациями и практикой повседневной работы. Изучение этих поисков дает возможность наблюдать дискурсивные механизмы конструирования дисциплинарности, режимы ее оправдания, которые сегодня находятся в центре внимания социологов науки, занимающихся этой проблематикой .
Этот поиск идентичности можно было бы проанализировать, обратившись к имплицитным категориям, «свернутым» в определениях предмета и в характеристиках методологии. Однако в нашем случае речь шла об эксплицитных категориях, связанных с самоопределением исследователей культуры в отношении дисциплинарности как таковой. Их анализ выявляет категориальную сетку, в рамках которой осуществляется самоидентификация в контексте академической культуры: институты vs. тексты, преподавание vs. исследование, критика vs. политическая ангажированность, открытость vs. закрытость и т.д. Интересно также и то, как в поиске самоидентификации происходит согласование различных конъюнктур - эволюции дисциплины, развития университета, изменения социального запроса, политической ситуации и т.д. Что касается собственно эволюции восприятия дисциплинарности, то при всем разнообразии отправных точек ее осмысления, исследователи в большей степени склоняются к положительной ее оценке. Однако эта положительная оценка не носит абсолютного характера. Она может рассматриваться как результат инструментализации тех смысловых образований, которые были ключевыми для самоописания Cultural Studies в 1980-е годы. Благодаря этому становится возможным не только представление собственной истории как внутренне неоднородной, но и работа по деконструкции стереотипов, формирующих негативный образ культурных исследований в глазах академического сообщества и широкой публики. Конструктивистские ориентации культурных исследований в рассмотренных выше образцах рефлексии становятся инструментом верификации представлений о собственной идентичности. Вопросы о границах этой рефлексии, а также о существовании обратной связи между рефлексией и выходом на новые исследовательские рубежи, указывают на новые возможности, которые могут быть реализованы на следующем этапе обсуждения этой темы.
Примечания
1. В данной научной работе использованы результаты проекта «Формирование дисциплинарного поля в гуманитарных и социальных науках», выполненного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2012 году.
2. Куренной В . Исследовательская и политическая программа культурных исследований // Логос. 2012. № 1. С. 15.
3. Анализ современного состояния этой области знания см. в: Tolkachova A., Gurova O. Culturology and Cultural Studies in Curriculum of Russian Universities: Friends or Foes? (рукопись). Благодарю авторов за возможность ознакомиться с текстом до его публикации.
4. Самым значимым опытом представления этой традиции, пожалуй, можно считать вышедший под редакцией В. Зверевой сборник: Массовая культура: Современные западные исследования / В. Зверева (ред.). М.: Прагматика культуры, 2005, который, к сожалению, был выпущен без запланированного в нем изначально теоретического раздела. Наиболее содержательной публикацией о Cultural Studies до последнего времени оставалась статья: Усманова А. Гендерная проблематика в парадигме «культурных исследований» // Введение в гендерные исследования. Часть 1: Учебное пособие. ХЦГИ. СПб.: Алетейя, 2001. С. 427–464. Характеристику ситуации с освоением наследия культурных исследований см. также в статье В. Куренного.
5. См. прим. 2.
6. См., напр., Куренной В. Исследовательская и политическая программа. С. 69–71. Нужно отметить, что автор сосредоточивает внимание преимущественно на характеристике развития Cultural Studies в 1960–1980-х годах и оставляет современное состояние культурных исследований за пределами своего внимания.
7. Показателен в этом смысле пример цитируемого Куренным Майкла Берубе, который завершает свои желчные рассуждения о состоянии Cultural Studies выражением надежды, что у этой традиции есть большое будущее. Тексты, представляющие такого рода саморефлексию, описываются сегодня как образцы «интеллектуальной иеремиады». Название этого жанра восходит к библейскому рассказу о плаче пророка Иеремии по поводу разрушения Иерусалима. Этому жанру был посвящен доклад Т.Д. Венедиктовой на круглом столе «Знание о культуре: современная ситуация в России», проходившем в ВШЭ в 2008 году. См. также: Turner G . What’s Become of Cultural Studies? L.: SAGE Publications, 2012. Р. 22.
8. Подтверждением существования такой потребности служит внушительный корпус текстов. См. напр. спецвыпуски журналов (Cultural Studies. 1998. No. 4. P. 1–594. Special Issue: The Institutionalization of Cultural Studies), многочисленные сборники (см. напр.: Cultural Studies / L. Grossberg, C. Nelson. P. Treichler (eds.). N.Y.; L.: Routledge, 1992; Relocating Cultural Studies: New Directions in Theory and Research / V. Blundell, I. Taylor (eds.). L.: Routledge, 1993; A Question of Discipline: Pedagogy, Power, and the Teaching of Cultural Studies / J.E. Canaan, D. Epstein (eds.). Boulder e.a.: Westview Press, 1997; New Cultural Studies: Adventures in Theory / G. Hall, C. Birchall (eds.). Edinburgh, Edinburgh University Press, 2006; The Renewal of Cultural Studies / P. Smith (ed.). Philadelphia: Temple University Press, 2011 и др.), а также монографии видных представителей Cultural Studies (Grossberg L . Cultural Studies in the Future Tense. Durham: Duke University Press Books, 2010; Turner G . What’s Become of Cultural Studies?). Последняя книга оказалась особенно полезной в ходе работы над этим текстом. Обсуждение книги Гроссберга см. в журнале: Communication and Critical / Cultural Studies. 2011. Vol. 8. Issue 3. P. 307–329: FORUM: On Cultural Studies in the Future Tense by Lawrence Grossberg.
9. См. спецвыпуск журнала “Cultural Studies” об истории Бирмингемского центра культурных исследований: Cultural Studies. 2013. Vol. 27. No. 5. P. 663–900. Special Issue: Contributions to a History of CCCS.
10. Об истории британских культурных исследований, в том числе и о той ее части, которая предшествовала созданию Бирмингемского центра, см., напр.: Turner G . British Cultural Studies: An Introduction. L.: Routledge, 2002. Р. 65–68. На русском языке анализ этой интеллектуальной традиции и политического контекста ее формирования см.: Куренной В . Исследовательская и политическая программа. С. 17–34.
11. См. об этом: Hartley J . Short History of Cultural Studies. L.: SAGE Publications Inc. (US), 2003. P. 23–26; Carnie H.J . Talking to the Centre: Different Voices in the Intellectual History of The Centre for Contemporary Cultural Studies (CCCS) // Gateway: An Academic History Journal on the Web. Spring 2002. URL: http://grad.usask.ca/gateway/archive21.html (дата обращения 16.03.2014).
12. См.: Schulman N . Conditions of Their Own Making: An Intellectual History of the Centre for Contemporary Cultural Studies at the University of Birmingham // Canadian Journal of Communication. 1993. Vol. 18. No. 1. URL: http://cjc-online.ca/index.php/journal/article/view/717/623 (дата обращения 16.03.2014).
13. См.: Hoggart R . Speaking to Each Other: Essays by Richard Hoggart. Vol. II. About Literature. N.Y.: Oxford University Press, 1970. Р. 255. Цит. по: Carnie H.J . Talking to the Centre.
14. Джонсон Р. Так что же такое культурные исследования? // Логос. 2012. № 1. С. 128. При этом, как отмечают исследователи, в составе слушателей центра стало меньше литературоведов и больше представителей социальных наук.
15. Здесь можно упомянуть таких представителей этой школы, как Д. Хебдидж, П. Уиллис, А. Макробби и др.
16. Речь идет о таких книгах, как Resistance through Rituals: Youth Subcultures in PostWar Britain / S. Hall, T. Jefferson (eds.). L.: Hutchinson, 1976; Hall S., Critcher C., Jefferson T., Clarke J., Roberts B . Policing the Crisis: “Mugging,” the State and Law and Order. L.: Palgrave Macmillan, 1978; Women Take Issue: Aspects of Women’s Subordination / Women’s Studies Group, Centre for Contemporary Cultural Studies. L.: Hutchinson, 1978; Unpopular Education: Schooling and Social Democracy in England since 1944 / S. Baron (ed.). L.; Hutchinson, 1981; The Empire Strikes Back: Race and Racism in 70s Britain. Centre for Contemporary Cultural Studies. L.: Hutchinson, 1982 и т.д.
17. Inglis D . The Warring Twins: Sociology, Cultural Studies, Alterity and Sameness // History of the Human Sciences. Vol. 20/2. Los Angeles; L.; New Delhi; Singapore: SAGE Publications, 2007. P. 101.
18. См.: Schulman N . Conditions of their Own Making. Подробнее об этом см.: Turner G . British Cultural Studies. P. 65–68.
19. См. об этом: Williams R . The Future of Cultural Studies // Williams R . Politics of Modernism. L.: Verso, 2007. P. 151–162.
20. Miller T . What It Is and What It Isn’t: Introducing… Cultural Studies // A Companion to Cultural Studies / T. Miller (ed.). Malden: Blackwell Publishers, 2001. P. 8–9.
21. См.: Hartley J . Short History of Cultural Studies. P. 150.
22. Straw W . Shifting Boundaries, Lines of Descent: Cultural Studies and Institutional Realignments in Canada // Relocating Cultural Studies: New Directions in Theory and Research / V. Blundell, I. Taylor (eds.). L.: Routledge, 1993. P. 86–87.
23. Horak R . Cultural Studies in Germany (and Austria) and Why There Is no Such Thing // European Journal of Cultural Studies. 1999. Vol. 2. No. 1. P. 109–115. О причинах отсутствия Cultural Studies во Франции см.: Chalard-Fillaudeau A . From Cultural Studies to Études culturelles, Études de la Culture, and Sciences de la Culture in France // Cultural Studies. 2009. Vol. 23. No. 5–6. P. 831–854.
24. Показательно, что термин Cultural Studies иногда используется как синоним страноведения (Area Studies ).
25. См. об этом, например, в обзоре Preston P. Internationalizing Cultural Studies // Media, Culture & Society. 2006. Vol. 28. No. 6. P. 941–945. Ср. «И палестинская культура, и палестинские культурные исследования являются попытками победить историческую амнезию и создать более справедливое будущее. Поэтому палестинские культурные исследования являются, таким образом, контркультурными исследованиями». (Tawil — Souri H . Where Is the Political in Cultural Studies? In Palestine // International Journal of Cultural Studies. 2012. Vol. 16. No. 1. P. 16).
26. Ср. Straw W . Shifting Boundaries, Lines of Descent. P. 88.
27. Inglis D . The Warring Twins. P. 108.
28. Начало экспансии Cultural Studies в Америке обычно связывают с конференцией “Cultural Studies Now and in the Future”, которая состоялась в 1990 году в Урбана-Шампейн. См. об этом в контексте дискуссии об интернационализации культурных исследований: Stratton J., Ang I . On the Impossibility of Global Cultural Studies: ‘British’ Cultural Studies in an ‘International’ Frame // Stuart Hall. Critical Dialogues in Cultural Studies / D. Morley; K.-H. Chen (eds.). L.; N.Y.: Routledge, 1996. P. 363–365.
29. McEwan P . Cultural Studies as a Hidden Discipline // International Journal of Cultural Studies. 2002. Vol. 5 (4). Р. 427–437.
30. Turner G . What’s Become of Cultural Studies? Р. 23. См. также Bérubé M. // Chronicle Review (Chronicle of Higher Education), September 14, 2009: B6-7. URL: http://chronicle.com/article/Whats-the-Matter-With/48334/ (дата обращения: 16.03.2014). Аналогичную констатацию применительно к Испании см.: D’arcy C.C.-G. A Room of One’s Own? // Cultural Studies. 2009. Vol. 23. No. 5–6. P. 855–872. В Британии, Австралии, Канаде и Тайване ситуация выглядит существенно лучше: так, в Британии, по его сведениям, на 140 университетов существует 17 бакалаврских и 14 магистерских программ по Cultural Studies . Turner G. What’s Become of Cultural Studies? Р. 23. О ситуации в Австралии см. также: Bennett T. Cultural Studies: A Reluctant Discipline // Cultural Studies. 1998. Vol. 12. No. 4. P. 528–545.
31. Bérubé M . What’s the Matter with Cultural Studies?
32. Turner G . British Cultural Studies: An Introduction. 3rd edition. L.: Routledge, 2002. P. 65.
33. Подробнее об этом см.: Webster F . Cultural Studies and Sociology at, and after, the Closure of the Birmingham School // Cultural Studies. 2004. No. 6 (18). P. 847–862.
34. Hartley J . Short History of Cultural Studies. P. 10.
35. См. об этом: Turner G . British Cultural Studies. P. 166–195.
36. Я здесь отвлекаюсь от рассмотрения вопроса о том, какое значение с точки зрения проблематики идеологии имели разные направления развития внутри культурных исследований. См. об этом: Холл С . Культурные исследования: две парадигмы // Логос. 2012. № 1. С. 157–183.
37. Джонсон Р . Так что же такое культурные исследования? С. 80–35. Более развернуто заявленная в статье концепция представлена в книге: Johnson R., Chambers D., Raghuram P., Tincknell E . The Practice of Cultural Studies. L.: SAGE Publications, 2004.
38. Williams R . The Future of Cultural Studies. P. 153. Филологические дисциплины выступают главным объектом критики дисциплинаризации и профессионализма также и для Р. Джонсона. См.: Джонсон Р . Так что же такое культурные исследования? С. 109–110.
39. McLennan G . Sociology and Cultural. Studies: Rhetoric of Disciplinary Identity // History of the Human Sciences. 1998. No. 3. P. 4. Эта ситуация порой приводила к характерным недоразумениям. Так, Терри Ловелл вспоминала, как, будучи уже старшекурсницей, отправилась изучать социологию в Лидс, вдохновленная опытом чтения Хоггарта и Уильямса, и обнаружила, что «эти два автора упоминались в курсе первого года для того, чтобы указать на то, чем социология не является». Цит. по: Johnson R . Historical Returns: Transdisciplinarity, Cultural Studies, and History // European Journal of Cultural Studies. August 2001. Vol. 4. No. 3. P. 272.
40. Hall S . The Emergence of Cultural Studies and the Crisis of the Humanities // October 1990. Vol. 53. P. 16. Холл связывает междисциплинарность с позицией интеллектуала, характеризующейся личной вовлеченностью в проблемы современного общества.
41. Williams R . The Future of Cultural Studies. P. 158. Ср. об этом: During S. Is Cultural Studies a discipline? And Does It Make Any Political Difference? // Cultural Politics. 2006. Vol. 2. Issue 3. P. 265–280.
42. В этом смысле приведенные высказывания Холла и Уильямса можно рассматривать как попытки зафиксировать первоначальный контекст формирования этой критики в противовес ее абстрагированию.
43. Inglis D . The Warring Twins. P. 99–122. Позитивные коннотации, которые здесь приобретают открытость и подвижность культурных исследований, Инглис вслед за Полом Уиллисом связывает с утверждением социокультурного многообразия, присущего леволиберальному воображению. Ср. в этом отношении также приведенную выше радикальную формулировку Джона Хартли: «Культурные исследования были тем, чем их считали те, кто их практиковал и публиковал».
44. Hall S . Cultural Studies and Its Theoretical Legacies // L. Grossberg, C. Nelson, P. Treichler (eds.). Cultural Studies. P. 277–294.
45. Barker C . Making Sense of Cultural Studies: Central Problems and Critical Debates. L.: Sage, 2002. P. 2–4.
46. Джонсон Р.
47. Rooney E . Discipline and Vanish: Feminism, the Resistance to Theory, and the Politics of Cultural Studies // Differences. 1990. No. 2. P. 21; ср. также: Giroux H., Shumway D., Smith P., Sosnoski J. The Need for Cultural Studies: Resisting Intellectuals and Oppositional Public Spheres // Dalhousie Review. 1984. No. 64. P. 472–486.
48. См. об этом: Said E.W. Representations of the Intellectual: The 1993 Reith lectures. N.Y.: Pantheon Books, 1994.
49. См.: Hall S. The Emergence of Cultural Studies. P. 12; Джонсон Р. Так что же такое культурные исследования? С. 86–87. Признание того, что деятельность центра никогда не была связана с реализацией конкретной политической программы, зафиксировано и в часто цитируемой формулировке Стюарта Холла, описывающей его участников как «органических интеллектуалов без какой-либо органической привязки». См.: Hall S. Cultural Studies and Its Theoretical Legacies. P. 266.
50. Подробнее о соотношении политических пристрастий и академических траекторий участников Бирмингемского центра см.: Hartley J. Short History of Cultural Studies. P. 149– 156; Куренной В. Исследовательская и политическая программа. С. 25–34.
51. Джонсон Р. Так что же такое культурные исследования? С. 84.
52. Пародийное изображение этой экспансии можно найти и в современном университетском романе. Ср., напр.: Хайнс Д. Рассказ лектора. М., 2001.
53. О критике в адрес Cultural Studies см. также: Куренной В. Исследовательская и политическая программа. С. 35–40, 68–71.
54. Гронас М. Диссенсус. Война за канон в американской академии 80–90-х годов // Новое литературное обозрение. 2001. № 51. С. 6–17. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2001/51/gronas.html (дата обращения: 16.03.2014). Показательно, что автор одной из наиболее известных книг, посвященных проблематике культурного канона, Джон Гиллори, описывает изменения, произошедшие в структуре университета в результате “canon wars”, как симптом социальных изменений, в основе которых лежит стремление растущего класса менеджеров освободиться от давления культурного капитала буржуазии.
55. См. об этом: Miller T. What It Is and What It Isn’t. P. 10. Ср. также названия следующих публикаций: Windschuttle K. The Poverty of Cultural Studies // Journalism Studies. 2000. Vol. 1. No. 1. P. 145–159; McQuillan M. Why Cultural Studies Is the End of Thinking // Educational Philosophy and Theory. 2013. Vol. 45. Issue 6. P. 693–704.
56. Эта история была связана с вызвавшей большой скандал публикацией в журнале в 1996 году статьи физика Алана Сокала, текст которой представлял собой имитацию постмодернистского дискурса и был призван вскрыть падение стандартов интеллектуальной строгости, которое происходит под влиянием постмодернизма: Sokal A.D. Transgressing the Boundaries: Toward a Transformative Hermeneutics of Quantum Gravity // Social Text. Vol. 46/47 (spring/summer 1996). P. 217–252.
57. Подборку критических откликов см. в.: Inglis D. The Warring Twins. P. 111–114.
58. Ibid. P. 112.
59. Айниш приводит в пример случай, когда в книжном магазине на вопрос о книгах по социологии ей указали на полку с работами по Cultural Studies . Обратную ситуацию, когда такую традиционную сферу интересов культурных исследований, как функционирование массмедиа, определяют как социологическую, описывает М. Берубе: Bérubé M. What’s the Matter with Cultural Studies?
60. Heinich N. What Does “Sociology of Culture” Mean? Notes on a Few Trans-Cultural Misunderstandings // Cultural Sociology. 2010. Vol. 4. P. 257–265. Эта ситуация побуждает автора статьи определять свою профессиональную идентичность не как социолога культуры, а как социолога искусства.
61. Ридингс Б. Университет в руинах. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2010. С. 142, 146. Ридингс констатирует принципиальную принадлежность Cultural Studies к академической сфере, отличая их в этом отношении от ангажированных феминистских и мультикультуралистских исследований.
62. См. напр.: Бауман З. Законодатели и толкователи: Культура как идеология интеллектуалов // Неприкосновенный запас. 2003. № 1 (27). С. 5–22.
63. Ридингс Б. Университет в руинах. С. 147.
64. Об этом свидетельствует, кроме всего прочего, и востребованность идей Ридингса в рассуждениях о месте культурных исследований в университете. См., напр.: Striphas T. The Long March: Cultural Studies and Its Institutionalization // Cultural Studies. 1998. Vol. 12. No. 4. P. 462–464; Rutherford J. Cultural Studies in the Corporate University // Cultural Studies. 2005. Vol. 19. No. 3. P. 297–317.
65. Цит. по: Bérubé M. Engaging the Aesthetic // The Aesthetics of Cultural Studies / M. Bérubé (ed.). Oxford: Blackwell Publishing, 2005. P. 1.
66. О педагогической концепции Cultural Studies см.: Sefton-Green J. Cultural Studies and Education // Cultural Studies. 2011. Vol. 25. No. 1. P. 55–70.
67. Turner G. What’s Become of Cultural Studies? P. 79–81. Такого рода дидактические стратегии дискредитируют и теорию, утрачивающую критические функции и становящуюся механизмом самовоспроизводства, и идею субъективности, которая здесь оказывается связана с пристрастиями преподавателя и реализуется через его доминирование в учебном процессе. Вероятным следствием такого подхода Тернер считает производство элитистского знания о культуре и утрату практического горизонта. В приведенном высказывании заслуживает внимания то, что исследователь использует для характеристики культурных исследований понятия «стержень» и «дисциплина».
68. Примером последнего могут служить, в частности, критические отзывы Холла о конструировании бирмингемской ортодоксии. См.: On Postmodernism and Articulation. An Interview with Stuart Hall // Stuart Hall. Critical Dialogues in Cultural Studies. Р. 149; Moran J. Cultural Studies and Academic Stardom // International Journal of Cultural Studies. 1998. Vol. 1 (April). P. 67–82.
69. The Practice of Cultural Studies. Р. 19–20. При этом, как отмечают авторы, представители традиционных дисциплин склонны отрицать влияние Cultural Studies .
70. Turner G. What’s Become of Cultural Studies? Р. 42–43.
71. Turner G. Р. 45.
72. Striphas T. The Long March. P. 461–462. Turner G . What’s Become of Cultural Studies? Р. 41–42.
73. McGuigan J . Cultural Populism. L.: Routledge, 1992. P. 4.
74. Это стало важным стимулом для конструирования британской генеалогии культурных исследований. Анализ этого сюжета см. в статье: Stratton J., Ang I. On the Impossibility of a Global Cultural Studies. P. 360–392.
75. Майкл Берубе приводит саркастический комментарий Стюарта Холла, который в одном из интервью сказал: «Я уже не в силах читать еще один сделанный в рамках культурных исследований анализ творчества Мадонны или “Клана Сопрано“». Bérubé M. What’s the Matter with Cultural Studies?
76. Ibid. P. 103.
77. Bérubé M. P. 104.
78. Turner G. What’s Become of Cultural Studies? Р. 116–117.
79. During S . Is Cultural Studies a Discipline? P. 275.
80. Storey J. There’s no Success Like Failure: Cultural Studies; Political Romance or Discipline? // Journal of Communication Inquiry. 1997. Vol. 21. No. 2. P. 98–109.
81. Ibid. P. 106.
82. Striphas T. Тhe Long March. P. 455–459.
83. McEwan P. Cultural Studies as a Hidden Discipline. P. 427–437.
84. Striphas T. Тhe Long March. P. 453, 465.
85. Ibid.
86. См., напр.: Turner G. “It Works for Me”: British Cultural Studies, Australian Cultural Studies // What Is Cultural Studies? A Reader / J. Storey (ed.). L.: Edward Arnold, 1996. P. 322. Цит. по: Storey J. There’s no Success Like Failure. P. 101–102.
87. Turner G . What’s Become of Cultural Studies? Р. 71–73.
88. Ibid. Р. 65–66.
89. Podcast: Toby Miller on Cultural Studies by Social Science Bites (Published: December 3, 2012) [Электронный ресурс]. URL: http://www.socialsciencespace.com/2012/12/tobymiller-on-cultural-Studies/ (дата обращения: 17.03.2014).
90. Stratton J., Ang I. On the Impossibility of a Global Cultural Studies. P. 363–365.
91. Анализ причин взаимного отторжения и возможностей диалога между Cultural Studies и историей см.: Pickering M. Engaging with History // Research Methods in Cultural Studies. Edinburg University Press, 2008. P. 193–213; Rodman G. Cultural Studies and History // The SAGE Handbook of Historical Theory / N. Partner, S. Foot (eds.). L.: SAGE Publications Ltd., 2013. P. 342–354.
92. During S. Is Cultural Studies a Discipline? P. 272–273.
93. Striphas T. The Long March. P. 466. Конкретный пример подобного проекта - «Сеть исследователей культуры» (“Cultural research network”), организованную в Австралии в 2005 году, - описывает в своей книге Тернер: Turner G. What’s Become of Cultural Studies? P. 167–178.
94. Johnson R., Chambers D., Raghuram P., Tincknell E. The Practice of Cultural Studies. P. 19–20.
95. При этом авторы оговариваются, что культурные исследования, конечно же, не были единственным трансдисциплинарным направлением, инспирировавшим культурный поворот.
96. В аналогичном направлении движется и Грэм Тернер, указывая на три возможности идентификации Cultural Studies - в качестве дисциплины, в качестве совокупности теорий и методов и в качестве проекта. Turner G. What’s Become of Cultural Studies? P. 156–161.
97. Johnson R., Chambers D., Raghuram P., Tincknell E. The Practice of Cultural Studies. P. 22–24.
98. Turner G . What’s Become of Cultural Studies? Р. 57.
99. Примером здесь могут быть работы Тони Бечера и Поля Траулера, Мишель Ламон. Подробнее об этом см.: Дмитриев А.Н., Запорожец О.Н. Дисциплинарный принцип, академический рынок и вызовы «общества знания» // Становление дисциплинарного поля в науках о человеке / Под общ. ред. И.М. Савельевой, А.Н. Дмитриева. М.: Изд. дом НИУ ВШЭ, 2014.
Так называемые критические исследования средств массовой коммуникации предполагают, во-первых, что социальная теория должна базироваться на определенном наборе ценностей и являться основой для критики социальных институтов и социальных порядков. Во-вторых, цель критической теории - направлять реформирование или преобразование социальных институтов на реализацию важных ценностей. В-третьих, критическая теория часто сначала изучает конкретные социальные проблемы, выявляет источники этих проблем, а потом предлагает рекомендации по их решению. В-четвертых, сторонники критического подхода часто являются участниками общественных движений и пытаются с их помощью претворить свои теории в жизнь.
Иногда критическая теория даже может стать программой общественного движения. Часто анализирует конкретные социальные институты. В частности, ученых-критиков интересует как влиятельные группы используют медиа для продвижение и закрепления определенных форм гегемонной культуры.
Неомарксистские теории: Согласно идеологии марксизма, медиа - это средства производства, соответствующие капиталистической промышленности, с производительными силами и производственными отношениями. Они выполняют идеологическую функцию и предотвращают формирование оппозиции в рабочем классе. К неомарксистским теориям относятся:
1. Политэкономическая теория медиа: В центре внимания экономическая структура, а не идейное содержание. Во главу угла ставится зависимость идеологии от экономической базы. Институт медиа – часть экономической системы, тесно связанной с политической. Как следствие – уменьшение числа независимых СМТ, отказ от риска, игнорирование малочисленных и бедных секторов потенциальной аудитории.
К массовой коммуникации надо подходить как к экономическому процессу, результатом которого является товар (содержание). Достоинство подхода в том, что он позволяет выдвинуть предположения, которые можно проверить эмпирическим путем. Недостаток в том, что не так-то просто описать медиа, находящиеся под общественным контролем, в терминах свободного рынка.
2. Теория гегемонии медиа: Термин предложен Антонио Грамши. В отличие от первой теории интересуется самой идеологией, формами ее выражения и механизмами выживания. Теория признает бОльшую независимость идеологии от экономической среды.
В данном случае идеологи предстает в форме искаженной дефиниции реальности. Она не является доминирующие, но при этом навязывается правящим классом. Она - всеобъемлющее культурное влияние.
Франкфрутская школа: Одна из первых выдающихся школ неомарксистского толка. Представители: Макс Хорхаймер, Теодор Адорно, Герберт Маркузе. Их интересовал очевидный провал предсказанных Марксом революционных изменений в обществе. Попытавшись объяснить эту неудачу, они занялись анализом того, как надстройка в форме масс-медиа, может влиять на исторические процессы.
Франкфуртская школа утверждала, что и человек, и класс зависят от общепринятых дефиниций, образов и терминов. Маркузе назвал «одномерным» общество, созданное с помощью «индустрии культуры». Школа сочетала критическую теорию с проблематикой культуры. Они сохраняли исторический подход к анализу факторов.
Адорно показывал разрушительное воздействие на медиа личность посредством распространения стереотипов массовой культуры. По его мнению, качество образцов высокой культуры настолько низко, что убивает в людях желание наслаждаться подлинниками (грамзаписи по радио, которые не передают «живой» звук). В своей философии Франкфуртская школа пытается сочетать элементы марксисткского критического подхода с идеями гегелевской диалектики и психоанализа по Фрейду.
Британские исследования: Британские культурные исследования (1970) объединяют марксистскую теорию, литературную критику, антропологию, историю и лингвистику. Эта школа попыталась проследить доминирование элиты над культурой в историческом контексте, подвергнуть это критике.
С деятельностью этой школы наиболее тесно связано имя Стюарта Холла. По его мнению, масс-медиа лучше понимать как народный форум, на котором различные силы стремятся внушить людям собственные представления о социальной действительности.
Культура на этом форуме – это результат взаимодействия конфликтующих групп. Сторонники этих исследований утверждают, что нельзя быть хорошим социальным теоретиком, если лично не способствовать проведению реформ. Они активно участвуют в общественных движениях.
В серии книг «Плохие новости» и «Больше плохих новостей» и др. Группа по изучению медиа при университете Глазго использовала ряд методов для изучения новостей о профсоюзах в Англии. Группа привела ряд доказательств в поддержку утверждения, что профсоюзы в новостях систематически освещались предвзято. (изображении забастовок, и прочее).
Предыдущие материалы:
|
Работа, проведенная в Центре современных культурных исследований в Бирмингеме в 1970-е годы, сделала британскую школу Идущей в этой области. Британские культурные исследования объединяют марксистскую теорию с идеями и методами исследований, заимствованными из различных источников - в том числе литературной критики, лингвистики, антропологии и истории. Эта школа попыталась проследить доминирование элиты над культурой в историческом контексте, подвергнуть критике социальные последствия этого господства и показать, что под гнетом элиты д 0 сих пор находятся определенные меньшинства и субкультуры. Особенно острой критике подвергались поддержка элитой высокой культуры и презрительное отношение к популярным, повседневным формам культуры, практикуемым меньшинствами.
С деятельностью этой школы наиболее тесно связано имя Стюарта Холла 1 . Особенно сильно его влияние проявилось в ряде исследований масс-медиа, которые напрямую бросили вызов понятиям ограниченных эффектов и предложили новаторские альтернативы. По его мнению, масс-медиа лучше понимать как народный форум, на котором различные силы стремятся внушить людям собственные представления о социальной действительности и проводят демаркацию границ между разными социальными мирами. Выражаемая на этом форуме культура - это не простое отражение надстройки, а результат динамичного взаимодействия конфликтующих групп. У элит, однако, есть немало преимуществ в борьбе за формирование своей версии социальной реальности, поэтому противоборствующим группам приходится много работать.
Сторонники культурных исследований утверждают, что нельзя быть хорошим социальным теоретиком, если лично не способствовать проведению реформ. Они активно участвуют в самых разных общественных движениях - феминисток, молодежи, расовых и этнических меньшинств, фракции лейбористской партии Великобритании. Но это иногда мешает объективному анализу движения и его культуры. Как правило, теоретиков культурных исследований это мало волнует, ибо они отрицают объективность и даже ставят под сомнение ее необходимость в социальных исследованиях. Их цель - осуществлять те исследования, которые способствуют целям движения, вместо того чтобы служить традиционным целям науки.
В серии книг «Плохие новости» и «Больше плохих новостей» и др. Группа по изучению медиа при университете Глазго использовала ряд методов для изучения новостей о профсоюзах в Англии. Деятельность этой Группы служит примером глубокого долговременного исследования массовых коммуникаций, в котором широко использовались методы критических исследований. Контент-анализу подвергались в основном новости Би-би-си. Выводы оказались спорными, но убедительными.
Группа привела ряд доказательств в поддержку утверждения, что профсоюзы в новостях систематически освещались предвзято. Например, почти во всех информационных сюжетах о профсоюзах фигурировали забастовки, и в типичном телематериале менеджеры изображались более положительно в отличие от членов профсоюзов. Однако в адрес этого исследования были высказаны два важных замечания: 1) для контент-анализа использовались только те сообщения, которые не соответствовали их критериям; 2) не было попыток узнать, интерпретируют ли зрители эти сообщения так же, как Группа. Другими словами, Группа даже не посчитала нужным определить степень оппозиционного декодирования.
1 Culture, Media, Language / Ed. by S. D. Hall, A. Lowe Hobson, R. Willis. L., 1982.
Анализ новостей
Методы изучения новостей
Новости как дискурс
Хотя вопрос «что такое новости?» сами журналисты считают явно метафизическим и трудным для ответа, если только не прибегать к интуиции, «чутью» и внутреннему убеждению, определенный положительный результат дают попытки ответить на него путем анализа медиа. «Отцами-основателями» социологии новостей были профессиональные журналисты, которые, пытаясь выяснить природу новостей, использовали свой опыт. Уолтер Липпман сосредоточился на процессе сбора новостей, под которым он подразумевал поиски «объективного четкого сигнала, означающего событие», следовательно, «новости - это не зеркало общества, а информация о каком-нибудь его аспекте, который выдвинулся на передний план» 1 . Таким образом, аудитории предлагается что-то заметное (и достойное внимания) в форме стандартного информационного сообщения. Именно по этой причине средства Массовой информации поддерживают тесные контакты с правоохранительными органами, судами, больницами, где могут появиться первые признаки события.
Расширение диапазона коммуникационных исследований в конце прошлого века ярко проявилось в росте научного интереса к содержанию масс-медиа. Единицей контент-анализа стал жанр потеснивший привычные отдельно взятые заголовки, побудительные призывы и акты насилия. Жанр рассматривается как своего рода «контракт», когда «режиссеры», «актеры» и «публика» негласно договариваются о производстве и потреблении культурных товаров, В центре внимания исследователей оказываются институты и организации - от индустрии грамзаписи до Би-би-си, участвующие в реализации подобных «соглашений».
Термин «жанр» в обиходе просто означает вид или тип какого-нибудь объекта. В XIX в. он служил для обозначения определенных видов реалистической живописи, но в литературной критике и киноведении этот термин обычно используется в значении любой узнаваемой категории или типа культурного товара. В теории кино он отличается особой неоднозначностью, ибо собственный взгляд творца на свое произведение и причисление его к тому или иному жанру зачастую не совпадают. Что касается большей части содержания масс-медиа, концепция жанра не вызывает особых споров, поскольку, как правило, не связана с вопросом художественного авторства и этот термин играет роль подсказки для аудитории.
Ни одно из предложенных определений жанра в журналистике нельзя считать исчерпывающим. Это могут быть «устойчивые группы публикаций, объединенные сходными содержательно-формальными признаками» 1 . Или любая категория содержания, обладающая своеобразием, которое в относительно равной степени признают его производители (медиа) и потребители (аудитория). Это своеобразие (или дефиниция) зависит от цели (например, информировать, развлекать и т.п.), формы (продолжительности, темпа, структуры, языка и т.д.) и смысла (опоры на реальные факты) произведения 2 .
Жанры, как правило, устоялись во времени и обладают узнаваемыми чертами- Они сохраняют культурные формы, которые, однако, тоже могут меняться и развиваться в рамках исходного жанра. Каждый жанр имеет стандартную структуру повествования или последовательность действий, базируется на предсказуемом ассортименте образов и включает несколько вариантов основных тем.
В тележурналистике жанр помогает найти форму, он включает в себя весь спектр художественных приемов, различных сочетаний способов изображения, художественного и музыкального оформления, способствующих наиболее эффективному раскрытию темы 3 . Жанр является тем конкретным средством, которое помогает всем масс-медиа наладить непрерывное и эффективное производство и соотнести свою продукцию с ожиданиями его потребителей. Поскольку он (жанр) к тому же является практическим средством, позволяющим отдельному пользователю медиа планировать свой выбор, его можно считать механизмом упорядочения отношений между двумя основными участниками массовой коммуникации.
Эта точка зрения подтверждается весомыми доказательствами, полученными в результате изучения показа терроризма на британском телевидении в новостях, документальных фильмах, общественно-политических программах и драматических сериалах. Анализ строится вокруг двух концептуальных оппозиций: «открытое» изображение в противовес «закрытому» и «плотное» в противовес «свободному». Открытое изображение оставляет место для нескольких взглядов на проблему (в их случае - на терроризм), включая альтернативные или оппозиционные точки зрения. В закрытом изображении содержится только официальное, доминирующее или консенсуальное мнение; чем «плотнее» фабула, тем больше зритель склоняется к выводу, выбранному автором, редактором или ведущим программы. Оба параметра взаимосвязаны, но могут действовать самостоятельно, и оба применимы как к реальности, так и к вымыслу. Таким образом, теленовости бывают как «закрытыми», так и «плотными», тогда как документалистика и художественные передачи более разнообразны. Однако, чем больше аудитория, скажем, у вымышленных сцен терроризма, тем «закрытее» и «плотнее» они могут показаться, сливаясь, таким образом, с «официальной» версией реальности, представляемой в новостях.
Теория жанров, как и практика, постоянно развивается, видоизменяется и усложняется. Определенный тип логики, ассоциируемый с одним средством коммуникации, проникает в другое. В ходе живого взаимодействия и модификации жанров различных масс-медиа ломаются междужанровые границы, рождаются новые жанры со своими особенностями 4 . Например, есть основания полагать, что телеразвлечения (и реклама) оказывают большое влияние на манеру подачи новостей и структуру информационных выпусков в целом.
1 Lippmann W. Op.cit.
2 Кройчик Л. Е. Система журналистских жанров // Основы творческой деятельности журналиста / Ред.-сост. С. Г. Корконосенко. СПб., 2000. С. 134.
3 McQuail D. Op.cit. P. 200.
4 Егоров В. Телевидение между прошлым и будущим. М., 1999. С. 194.
Методы изучения новостей
Архетипом, а также прототипом всех современных масс-медиа считается газета. Действительно, главным компонентом газеты и других медиа, смоделированных по ее образу, в частности, радио, телевидения и Интернета, является то, что принято называть новостями.
Роберт Парк отправной точкой в анализе новостей выбрал их сравнение с другой «формой знаний» - историей, которая тоже является перечнем прошлых событий и выстраиванием их в определенной последовательности. Вот несколько его главных выводов.
♦ Новости оперативны: они отражают самые последние или повторяющиеся события.
♦ Новости не систематичны: они имеют дело с дискретными событиями и происшествиями; мир, воспринимаемый исключительно через новости, складывается из не связанных друг с другом случаев, интерпретация которых не является главной задачей самих новостей.
♦ Новости не вечны: они живут, пока сами события актуальны, а потом их заменят другие формы знаний для регистрации и последующего использования.
♦ События, представленные как новости, должны быть необычными или хотя бы неожиданными; эти качества важнее, чем их «подлинная значимость».
♦ Помимо неожиданности, новостные события характеризуются другими ценностями, которые относительны и включают предположения о возможном интересе аудитории.
♦ Новости служат в основном ориентирами и указателями внимания, а не заменителем знаний.
♦ Новости предсказуемы. Этот парадоксальный и провокационный вывод Парк объясняет следующим образом: «Если событие неожиданно в том смысле, что случается, то не со всем неожиданно в том смысле, что попадает в новости. События, ставшие новостями как в прошлом, так и в настоящем, являются, по существу, ожидаемыми... в целом публика готова к несчастным случаям, происшествиям... Новостями становится то, чего люди боятся, на что надеются» 1 .
Впоследствии та же точка зрения нашла выражение в более краткой формулировке: «новости» - это, по сути, «старости». Подобное утверждение кажется верным в свете того, что предполагает стратегию сбора и производства новостей; надо только добавить, что на основе прошлого опыта у читателей, слушателей или зрителей вырабатывается способность предвидеть, какие события найдут свое отражение в новостях, а журналисты стараются оправдать их ожидания.
Общую характеристику новостей предлагали и другие исследователи, например, новости подразделялись на «продаваемые», «поверхностные», «простые», «объективные», «динамичные», «интересные» (в отличие от «существенных»), «стилизованные», «предостерегающие». Рассматривались они и под другими углами: новости и истина; трудные и обычные (в смысле сбора новостей); информация и человеческий интерес, а также варьировались в зависимости от их значимости для будущих событий, взаимосвязи с редакционным контролем, функций для читателя, восприятия журналистами. Новости противопоставлялись очеркам на темы, интересующие широкую публику, исходя из того, что в них содержится серьезная информация, а очерковый материал предполагает нечто другое, возможно, развлекательное, персонализированное, сенсационное.
В классической работе ученицы Парка Хелен Макгилл Хьюз, исследующей взаимоотношения этих двух видов содержания, утверждается, что американская газета «превратилась из относительно разумного хроникера событий в разновидность популярной литературы». По ее мнению, сюжет, представляющий «общечеловеческий интерес», по сути своей не отличается от других новостных сообщений, но представляет своего героя под определенным углом, который автор приспосабливает к своему читателю, - история должна развлечь, она изложена как бы с точки зрения читателя. Следовательно, она может быть рассказана только репортером, «который способен видеть мир так, как его видит читатель» 2 . Следовательно, такие материалы больше сродни слухам или легендам.
По Холлу, существует три основных «признака новости»: связь с событием или происшествием (компонентом действия); новизна и информационная ценность или соотнесенность с каким-либо актом или персоной. Нужно отметить, что новость сама отвечает за создание со временем «консенсуального» знания, по которому информационная ценность распознается СМИ и принимается как таковая публикой. «Идеологические концепции, воплощенные в фотографиях и текстах газет, не несут новых знаний о мире. Они вызывают узнавание мира таким, как мы уже научились его воспринимать» 3 .
Характерные черты новостей коренятся глубже, чем это иногда признается, в более старых нарративных традициях, в «древних способах устного повествования». Новости строятся в форме рассказа, с главными и второстепенными персонажами, последовательным сюжетом, героями и негодяями, началом, серединой и концом, свидетельствующими о драматических поворотах, с опорой на проверенные фабулы.
Один общий вывод, который следует из многих исследований содержания новостей, заключается в том, что они обладают весьма стабильной и предсказуемой общей структурой, даже несмотря на то, что существуют вариации в зависимости от страны, вида средства коммуникации, разных внешних политических, идеологических и культурных ограничений и внутренних требований организационного и технического планов.
Устойчивость новостных структур попытались объяснить путем выявления и взаимосвязывания основных факторов трех типов: организационных, жанровых и социокультурных. Организационные факторы - более универсальны, трудно преодолимы - ведут к определенным «идеологическим» последствиям. Поэтому новостные медиа предпочитают «крупные» (масштабные или «значительные») события; события понятные и однозначные; события, происходящие во временной шкале, которая укладывается в обычный производственный график (как правило, в течение суток); события, о которых проще всего рассказать и которые легко узнаются аудиторией и близки ей в культурном отношении.
К факторам, связанным со спецификой жанра, относят: отбор событий, которые соответствуют ожиданиям аудитории (созвучны с прошлыми новостями); предпочтение чего-то неожиданного 9 нового, но в пределах узнаваемого; стремление освещать те события, которые уже доказали свою новостную ценность; желание добиться равновесия всех типов новостных событий. Особо выделяются компоненты социокультурного влияния: новости, касающиеся представителей элиты, ведущих мировых держав и негативных происшествий.
Как оказалось, эта модель применима к довольно широкому кругу явлений, помимо того случая, из которого она была выведена, и не только к зарубежным новостям. Она объясняет, какие события попадают в новости и, косвенно, какие будут проигнорированы. Следовательно, она свидетельствует о существовании одного общего подхода к отбору новостей. Как правило, в новостях не находят отражения события, происходящие в малозначительных в политическом и экономическом отношении странах; не считающиеся элитными общественные объединения, идеи, институты и структуры; затяжные, лишенные драматизма процессы (например, сами реформы), многие разновидности «хороших новостей». В этой теории нет подробного объяснения всех закономерностей компоновки новостей. Предлагается альтернативный, менее психологический и более структурный подход, увязывающий некоторые особенности новостных потоков политическими и экономическими факторами, например, торговля между странами стимулирует взаимный интерес к новостям.
Следует отметить, что предложенные выше характеристики новостей обходят объективность и ее корреляты, вроде правды и точности. Действительно, поскольку суждения о ценности новостей принято считать относительными и базирующимися на «нюхе на новости» в конкретный момент, здесь сильны элементы субъективности. Объективность - это не более чем вид процедуры, в Журналистике он немного другой, чем в истории или обществознании. Обычно журналисты подчеркивают в новостях не то, что объективно важнее, значительнее или нужнее для аудитории, ибо, в соответствии с доминирующей на Западе либеральной традицией, в этом смысле не существует критериев объективности. В свете всех фактов о закономерностях в содержании новостей трудно спорить с выводом Джорджа Гербнера о том, что «не существует по сути своей неидеологизированной, аполитичной, внепартийной системы сбора и представления новостей» 4 .
Маккуэйл описывает два варианта производства новостей, в которых четыре одинаковых элемента - событие, критерии оценки и отбора новостей, интерес публики и сообщение - взаимосвязаны в разной последовательности. Согласно «взгляду со стороны медиа», последовательность такова:
события - критерии новостей - сообщение - интерес к новостям
В начале этой цепочки те непредсказуемые события, которые «попирают» и нарушают привычный ход жизни и на которые реагируют новостные медиа, используя определенные критерии оценки их относительной важности для своей аудитории. Журналисты готовят объективные сообщения, а аудитория проявляет к ним интерес или, напротив, оставляет без внимания, вынуждая медиа-организации вносить корректировку в методы отбора. Альтернативная модель выглядит следующим образом:
интерес к новостям - критерии новостей - события - сообщение
Здесь отправной точкой являются эмпирические представления о том, что вызывает интерес аудитории, что входит составной частью в весьма устойчивый и прочный набор новостных критериев, включая организационные и жанровые требования. События считаются достойными стать новостью, если только они соответствуют этим критериям отбора. Информационные сообщения готовят, руководствуясь критериями, требованиями и стандартными методами самой медиаорганизации, а не «реальностями мира» событий или подлинными желаниями и запросами аудитории. Ни одна из этих моделей не может обеспечить адекватное отражение мира, утверждает Маккуэйл 5 .
В последнее время ученых интересует не только концептуализация природы новостей и тех сил, которые влияют на их производство, но и форма их бытования. Утверждение, что новости являются определенным культурным жанром (как роман, игровой фильм или опера), отчасти базируется на выводах о постоянстве, предсказуемости и универсальности новостной формы. Хотя в центре внимания исследователей находятся телевизионные новости, между ними и новостями в газетах много общего. В этом нет ничего удивительного, учитывая происхождение теленовостей, но кажущиеся незначительными различия, появляющиеся благодаря совершенствованию видеоряда, весьма примечательны. Общие для прессы, радио и телевидения элементы формы распадаются на несколько групп: одни имеют отношение к повторяемости, другие связаны с нейтральностью и фактологичностью содержания.
Необходимо помнить, что формирование информационного блока идет на двух уровнях - отдельных новостных сюжетов и целых информационных «пакетов» (газетная полоса или выпуск новостей по радио или ТВ). Хотя в этом отношении все масс-медиа сопоставимы, однако, поскольку газетная страница имеет пространственную структуру, а теленовости - временную, методы их верстки различаются.
Большинство исследователей с удивлением отмечают высокую степень постоянства структуры информационного носителя (газеты или выпуска новостей), которое лишь частично можно объяснить требованиями производственного процесса. Для газеты и выпусков новостей ТВ характерна не только регулярность выхода в свет, но и стабильность объема и продолжительности, а также баланс видов содержания, если делить новости на «тематические категории» - «зарубежные», «политические», «спортивные», «экономические», «общечеловеческого интереса». В теленовостях продолжительность сюжетов сильно не меняется, так же, как количество сюжетов в выпуске, и даже существует взаимосвязь между типом содержания и средней продолжительностью сообщения, причем некоторые из этих свойств регулярности общие для разных стран. Удивительно, как эту кажущуюся непредсказуемой совокупность событий изо дня в день удается вставлять в почти одинаковые временные и пространственные рамки. Разумеется, для кризисов или экстраординарных событий делаются исключения, но новостная форма зиждется на понятиях нормальности и стандартности, и, возможно, понятие нормальности укрепляется благодаря регулярности.
Второй важный аспект новостной формы касается показателей последовательности и методов структурирования целого. Анализ содержания новостей свидетельствует о наличии двух основных способов индикации относительной значимости сообщаемых событий. Один из них - относительное главенство сообщений на газетной площади или в выпуске новостей.
Сообщения, показываемые первыми, воспринимаются как особо «важные», равно как и сообщения, которым уделяется больше времени. Их назвали «зрительскими максимами». Общеизвестно, что газетные полосы, газеты и выпуски новостей верстаются с учетом их общего вида или возможного эффекта, а не являются случайным набором материалов, даже при соблюдении принципа распределения сюжетов по их значимости. Однако превратить ежедневные наблюдения в систематизированную теорию или обобщенное утверждение непросто. Теленовости обычно компонуются так чтобы сразу же заинтересовать зрителей. Одни события освещаются более подробно, другие менее, но информация, вызывающая наибольший интерес, придерживается до конца выпуска (спортивные результаты и прогноз погоды), чтобы проститься со зрителем на мажорной ноте. Вместе с тем, высказывается предположение, что в общем балансе сообщений кроется нечто большее, чем просто механизм удержания внимания зрителей, и Группа по изучению медиа при университете Глазго считает, что это - базовая «первичная система», или мировоззрение, которое по сути идеологично.
Форма новостей в значительной мере зависит от стремления обеспечить объективность в смысле фактологичности или соответствия действительности. В новостях используется «линейный» язык, описывающий события в одном измерении с добавлением поясняющей информации, иллюстраций, цитат, мнений. «Язык новостей, по-видимому, принимает такую форму, которая позволяет провести совсем несложную проверку на истинность или ложность. Он создает впечатление чистой констатации (предположения, истинность или ложность которого легко проверяется), а не поставленного спектакля» 6 . Мало кто сомневается по поводу важности природы факта в жанре новостей. Смит пишет: «Новости по своей сути исключают всякий плюрализм мнений» 7 . Если аудитория не верит в их достоверность, значит, они ничем не отличаются от развлечения или пропаганды. Считается, что «сбалансированное представление» в культуре новостей прочно связано с их достоверностью.
Изучение процесса освещения событий, привлекшее внимание исследователей в 1970-1980-х годах, выявило четыре основных способа манипулирования новостным содержанием в современной журналистике 8 .
Персонификация. Большинство людей легче устанавливают связь с индивидами, нежели с группами людей или институтами. Фокус на отдельных действующих лицах, с которыми человек легко идентифицирует себя положительно или отрицательно, позволяет членам аудитории новостей проецировать собственные чувства и фантазии прямо на общественную жизнь. Таким образом, персонификация помогает людям ощущать сопричастность событиям в отдаленных местах. Однако есть риск того, что широкий социальный превратится в гигантскую мыльную оперу.
Драматизация. Подобно другим медиатоварам, новости приходится подавать в соблазнительной упаковке, и самый верный способ - их драматизировать. Как сказано в одной памятной записке, подготовленной продюсером сетевой программы новостей, в каждом информационном сюжете, без какого-либо ущерба для честности или ответственности, желательны элементы вымысла, драмы. В нем должна быть структура и конфликт, проблема и развязка, нарастающее действие и затухающее действие, начало, середина и конец. Это основные компоненты не только драмы, но и любого повествования. Критики посчитали, что по своим возможностям такой тип изложения очень ограничен и всегда предполагает поддержку статус-кво. Они призывали создавать новаторские структуры повествования, которые позволили бы реформировать индустрию новостей.
Фрагментация. Типичная газета или программа новостей состоит из коротких сообщений о событиях в виде капсул - моментальных снимков социального мира. Конструируя новости в таком виде, журналисты пытаются соответствовать своей норме объективности. События трактуются по отдельности, в отрыве друг от друга.
Чтобы их связать, потребовался бы более широкий контекст, а он чреват умозрительными, порой неоднозначными выводами. Разделяя новости по рубрикам, информационные программы не позволяют зрителям самостоятельно выявлять связи. Анализ события подается в виде коллажа. Факты и точки зрения собираются из разных противоречащих друг другу источников, а потом так компонуются, что исключают какую-либо интерпретацию, особенно теми потребителями новостей, у которых отсутствует интерес или недостаточно знаний. Возможно, такие сюжеты удовлетворяют нормам «сбалансированности», но не помогают аудитории понять происходящее.
Нормализация. Сообщения о чрезвычайных ситуациях или акциях общественных организаций, как правило, «нормализуют» поминальную угрозу существующему положению. Представителям власти и элиты, которых изображают авторитетными, разумными, знающими людьми, способными оперативно ликвидировать Угрозу и вернуть жизнь в нормальное русло, предоставляется возможность комментировать чрезвычайные ситуации и подвергать сомнению правомерность действий общественных движений.
Утверждение о том, что людей не интересуют абстрактные темы, может служить объяснением, почему журналисты так неохотно обращаются к критике, не проводят расследования в самом начале кризиса с тем, чтобы его предотвратить. Считается, что разгромную статью, скажем, о коррупции в правительственных ведомствах, никто не станет читать.
В своем анализе процесса производства новостей Гэй Тачмен приводит наглядный пример того, как личные оценки журналистов влияют на новости даже вопреки значительным усилиям с их стороны. Изучив, как журналисты освещают деятельность общественных движений, она пришла к выводу, что по своей сути методы производства новостей предполагают поддержку статус-кво, а репортеры просто принимают участие в ритуалах объективности, т.е. в процедурах создания непредвзятых новостных сюжетов, которые фактически являются предвзятыми 9 .
Тачмен аргументированно описывает, как: медиа обнаруживают и вскармливают общественные движения. Она называет методы производства новостей «стратегическими ритуалами» и считает, что они вроде бы соответствуют нормам теории социальной ответственности, но не достигают своей цели. Например, журналисты ритуально конструируют «сбалансированные» сообщения, в которых противопоставляются разные точки зрения. Но эти обряды на самом деле скорее подрывают, нежели укрепляют плюрализм. Они утверждают, что «сбалансированные сообщения» о меньшинствах зачастую содержат заявления общественных или политических лидеров, которые скрыто или явно унижают эти самые группы и их идеи. Эмоциональным мнениям малоизвестных руководителей групп противопоставляются аргументированные утверждения известных, вызывающих доверие официальных лиц.
Вместо того, чтобы подвести теоретическую базу под цели я задачи общественных организаций, журналисты делают упор на драматические события с участием отдельных членов этих объединений.
Пока социологи анализировали процесс создания новостей, политологи изучали возрастающее вмешательство медиа в политику. В центре внимания исследований было телевидение. Его обвиняли во всех смертных грехах - от подрыва престижа политических партий до снижения активности избирателей во время выборов. Сформировавшийся набор утверждений о процессе производства новостей лег в основу того, что теперь принято называть теорией медиавмешательства. Согласно этой идее, до 1962 г. американскую политику эффективно определяли политические партии, контролировавшие процесс выдвижения кандидатов, обеспечения массовой явки избирателей в больших городах, одним словом, управлявшие предвыборными кампаниями. Хотя у этой системы были определенные недостатки, достоинств тоже было немало. Во главе партий стояли преданные делу опытные политики, которые отбирали кандидатов в президенты на основе их приверженности идеологии, а не личных качеств или фасона стрижки. В ходе предвыборных кампаний кандидаты содействовали популярности партий. После выборов партии, укрепившие свои позиции, могли побуждать граждан голосовать в соответствии со сложившейся традицией. Избиратели иногда отказывались поддерживать кандидатов этой партии, но в целом сохраняли ей преданность.
Теорию вмешательства медиа предлагается рассматривать как вариант концепции элитарного плюрализма. Согласно последней, наилучшая организация политической системы иерархическая, в которой политической элите отводится роль связующего звена между народом и выбранными лидерами. При этом единственно разумным и эффективным может быть только непартийный контроль над политикой.
Подробно задокументированное падение престижа политических партий, а также сокращение числа их сторонников началось, когда главным источником новостей стало телевидение. Связь между этими двумя явлениями вполне возможна, но эмпирически трудно доказуема. Теоретики медиавмешательства обычно утверждают, что телевидение вредит политике, лишая политические партии контроля над выборами. Некоторые даже доказывают, что оно вытеснило партии в выборном процессе. Кандидаты отказываются от поддержки партии, более того, некоторые всячески ее избегая нанимать политконсультантов, чтобы эффективно использовать медиа. Часто им рекомендуют вообще не упоминать свою политическую партию. В ходе избирательных кампаний продвигаются кандидаты, а не партии.
Теория медиавмешательства строится на результатах исследований производства новостей. По утверждениям ее сторонников, сообщения на политические темы, слишком персонифицированные, драматизированные и фрагментированные, не помогают людям разобраться в политике, а напротив, убеждают их стать политическими зеваками, довольствуясь местом у боковой линии, пока на поле играют звезды.
Журналисты, со своей стороны, отвергают концепцию медиавмешательства, утверждая, что по степени влияния на исход выборов они значительно уступают политконсультантам, власть которых усиливается по мере того, как падает авторитет партий. Будучи прекрасно осведомленными о методах сбора информации и создания информационных сюжетов во время предвыборных кампаний, политконсультанты, разработав крайне эффективные стратегии и формы благоприятного освещения кандидатов в новостях, ловко предлагают газетам и телестанциям нужную информацию и готовые сообщения. Благодаря этому освещение кандидатов проходит так, как хочет консультант, поскольку журналистам трудно найти материал для альтернативных сюжетов. Например, в соответствии с одной из новейших стратегий манипулирования новостями кандидат повторяет один и тот же комментарий, вынуждая журналистов подхватить и использовать навязанную им тему дня. Кандидат старается не откровенничать с репортерами, так как его заявления могут быть использованы оппонентами для составления альтернативных сюжетов.
1 Park R. News as a Form of Knowledge // On Social Control and Collective Behavior I Ed. by R. H. Turner. Chicago, 1967. (Reprint of 1940 Article in American Journal оf Sociology. No 45. P. 669-686.)
2 Hughes H. M. News and the Human Interest Story. Chicago, 1940.
3 Hall S. The Determination of News Photographs // The Manufacture of News / by S. Kohen and J. Young, L., 1973. P. 176-190.
4 Gerbner G. Ideological Perspectives and Political Tendencies in News Reporting // Quarterly. 1964. No 41. P. 495-506.
5 McQuail D. Op. cit. P. 209.
6 More Bad News / Glasgow Media Group. L., 1980. P. 160.
7 Smith A. The Shadow in the Can. L., 1973. P. 174.
8 Bennett W. L. News: The Politics of Illusion, 2d ed. N.Y., 1988.
9 Tuchman G. Making News: A Study in the Construction of Reality. N.Y., 1978.
Новости как дискурс
К изучению текстов сообщений масс-медиа Т. ван Дейк предложил подойти как к особому виду дискурса 1 . «Определяющим свойством этого подхода является его направленность на изучение самой сути процесса массовой коммуникации, а именно - самих речевых сообщений» 2 . Все тексты массовой коммуникации, и тексты новостей в особенности, следует изучать в контексте специфической социокультурной деятельности, т.е. анализировать с точки зрения их собственной структурной организации, на различных уровнях.
В своем анализе новостей как явления массовой коммуникации ван Дейк рассматривает связи, которые неизбежно существует между такими сообщениями, их структурами, процессами их Производства и восприятия, описывает деятельность создателей новостей, влияние социальных репрезентаций на производство новостей и их понимание, пытается выявить социальный статус тех, кто занимается выпуском новостей, и связи между ними, институциональные и другие структурные взаимоотношения. При таком анализе создание новостей оказывается процессом, совмещающим в себе социальные и когнитивные акты и стратегии. Поэтому дать явное и объективное определение производства новостей и их потребления довольно трудно: ограничения, накладываемые родовой или расовой принадлежностью, классовыми или институциональными различиями, не могут иметь непосредственного отражения на уровне топиков, структур или стилистических характеристик. То же можно сказать и о таких параметрах, как степень влияния той или иной группы, ее интересы, идеология.
Философия
Точно так же личные интересы, в свою очередь становясь движущим началом поведения, овеществляются, опредмечиваются, получают
независимость, «отрываются» от своих носителей и превращаются в моменты общественных отношений .
Так как жизнь современного общества становится все более сложной и взаимосвязанной, А. Баам отмечает: каждый из нас вынужден тратить больше времени, выполняя определенные функции в узкоспецилизированных группах, через которые наше благосостояние может быть преумножено или уменьшено и в которых необходимо постоянно решать, сколько усилий и энергии посвятить этому. И от этих решений наша реальная нравственная жизненность может быть усилена или, напротив, ослаблена . Однако, предостерегает американский
Е. Ф. Черемушкина
Британские «Культурные исследования» (Cultural studies) как самостоятельная междисциплинарная область научного исследования появились в конце 1950-х гг. в Бирмингемском центре современных культурных ис-j следований (БЦСКИ) и получили широкое; развитие во всем мире.
Возникновение нового направления в науке было обусловлено целым рядом факторов, оп-
философ, если мы не в состоянии спонтанно осознать и нашу актуальную взаимозависимость, и весь комплекс постоянно меняющихся ответственностей, требуемых для гибкого и эффективного поддержания индивидуально-социального организма, то наши индивидуальные и социальные, равно как и индивидуально-социальные ценности, могут пострадать .
Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что, по А. Бааму, в нравственном формировании личности индивидуальное (моральные качества конкретной личности) неправомерно противопоставлять социальному (моральные стороны отношений между людьми). Они представляют собой две органично связанные друг с другом стороны одного процесса, в котором активно взаимодействуют как объект, так и субъект общественного развития.
ределивших его развитие в данный период времени. Главными из них являются публикации работ основоположников данного направления - Д. Томпсона, Р. Уильямса и Р. Хо-гарта в 1950-х и 1960-х гг. В их работах, издававшихся в журнале «Новое Левое Обозрение» (New Left Review), ярко проявились идеи «Нового левого движения» в Англии, выразителями которых были эти авторы. Следует за-
©Е. Ф. Черемушкина, 2007 ВЕСТНИК Мордовского университета | 2007 | № 2
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Гусейнов А. А. Социальная природа нравственности / А. А. Гусейнов. М., 1974.
2. Киселев В. П. Диалектика внешнего и внутреннего в нравственном развитии личности / В. П. Киселев / / Диалектика и этика. Алма-Ата, 1983. С. 281 - 289.
3. Лапина Т. С. Этика социальной активности личности / Т. С. Лапина. М., 1974.
4. Савкин Н. С. Общественное сознание. Его взаимосвязь с индивидуальным сознанием и относительная самостоятельность // Н. С. Савкин. Социальная философия. Саранск, 1997. С. 79 - 83.
5. Bahm A. «individual» versus «Social» //A. Bahm. Why be moral? New-Mexico. Albuquerque. World books. 1992. P. 8 - 10.
Поступила 01.03.07.
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ БРИТАНСКИХ «КУЛЬТУРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ»
Философия
метить, что первым редактором этого журнала был один из основателей «Культурных исследований» Стюарт Холл, сыгравший важную роль в критическом исследовании культуры рабочего класса. Теоретической базой «Культурных исследований» стал марксизм в его лучших традициях, а стержнем исследования - всесторонний анализ культуры рабочего в противовес исследованиям элитарной культуры. Но, как заявляет аналитик «Культурных исследований» Н. Скулман, «почти всегда за рамками инаугурации политического и интеллектуального движения остается больше, чем просто набор текстов. Можно утверждать, что исследования, которые имели большое влияние в Центре, сами по себе были самостоятельным продуктом данной исторической обстановки, например, те из них, которые были тесно связаны с развитием движения «Новых левых» в Англии 1950-х» .
Новое левое политическое движение было социалистическим по своему характеру, носило открытый антиимпериалистический и антирасистский характер и выступало в поддержку национализации основных отраслей промышленности и отмены привилегий в экономике и образовании. Возникнув как общество интеллектуалов, оно приобрело, по словам Г. Тернера, «по меньшей мере, некоторые признаки рабочего движения и достигло пика в период между 1957 и 1960 годами» . Его появление совпало с движением за ядерное разоружение и привело к обогащению социальной и культурной жизни рабочего класса.
Видный теоретик «Культурных исследований» Р. Уильяме определил содержание «Нового левого движения» как разногласие между «20-ю или 30-ю хорошими социалистическими книгами, связанными публикацией и обсуждением программы» и сравнил его с «целенаправленным движением микробов нового политического течения» .
Однако, как пишет другой исследователь, П. Андерсон, «в лейбористской партии, разделенной разногласиями в вопросах национализации и вооружения, возник неудовлетворительный организационный климат для радикальной социалистической точки зрения. Ситуация изменилась, когда родилась «Кампания за ядерное разоружение» (КЯР) (Company for Nuclear Disarmament (CND)), возглавившая движение протеста, которое омолаживало бри-
танскую политику и «было отмечено многочисленными демонстрациями протеста со стороны представителей рабочей молодежи со средними доходами против целого общества, которое санкционировало водородную бомбу» . Для молодежи, согласно Андерсону, термоядерное оружие означало не только явную угрозу их будущему, но и «символ общей истины настоящего времени: невозможность контроля с их стороны над силами, управляющими их жизнью». Вслед за этим «Новое левое движение» стало убедительным, жизнеспособным.
Активность, произведенная КЯР, была несколько необычна в Великобритании, где, как с сожалением выразился Р. Уильяме, «британские рабочие обычно больше интересовались созданием собственных братских и кооперативных учреждений, чем захватом полной политической власти. Британское движение рабочего класса безнадежно в этом смысле: ведь, делая выбор под давлением, они всегда 1 будут стремиться к сохранению своих собственных учреждений, а не к преобразованию общества в целом» .
В работе «Долгая Революция» Р. Уильяме привел точку зрения, объединяющую «Новое левое движение» и проект «Культурных исследований» в целом: «Капиталистической версией общества может быть только рынок, поскольку его цель - определенная деятельность, приносящая прибыль, а не какая-либо концепция социальной пользы». Но, подчеркивает он, «это ведет к самым худшим проявлениям капитализма: империализму и расизму» .
Оценивая методологию «Культурных исследований», британский теоретик М. Грин отмечает, что «темы для "Культурных исследований" получали свое значение и силу из политической пропасти ";левых"" 1950-х гг. и из су- | шествовавшего десятилетиями мифа о богатстве и обуржуазивании общества» .
По мнению Р. Уильямса, очевидный и часто обсуждаемый кризис послевоенной экономики был заменен реконструкцией капиталистического процветания с весьма свежим видом «глянцевого футуризма против жесткого, рационального, военного взгляда» .
В 1950-х гг. новые формы производства продукции внутреннего потребления, только зарождавшиеся в предвоенные годы, стали более полно развиваться на разрастающемся внутреннем рынке. Например, средства массо-
Серия «Гуманитарные науки»
Философия
j вой информации, в особенности телевидение, определили новое место для женщины как непосредственного потребителя, символа и участника потребления. В то же время конфронтация народных масс и правящего класса была заменена посредническими организациями, необходимыми для более концентрированного производства и для увеличения роли государства как защитника общественного благосостояния. Расширенная государственная система образования затушевывала классовые различия, создавая прозрачную «среднюю аристократию», открытую для проявления любых талантов, со своим новым подходом к интеллекту и способностям. Программа внутренней политики предоставляла полную занятость населения и низкий уровень инфляции. Один из теоретиков «Культурных исследований», М. Грин, отмечает, что во внешней политике культивировались особые отношения Британии с Соединенными Штатами, Европой и новым Содружеством наций в союзе против, "бога, который потерпел неудачу"" - СССР». Он выделил четыре основные темы, определившие дальнейшее развитие «Культурных исследований».
Первая - демонстрация сложных культурных различий в современном обществе: зарождающийся все более активный рабочий класс у Д. Томпсона, эластичная современная культура рабочего класса Р. Хогарта, растущий коллективизм в рабочем движении Р. Уильямса. Акцент на рабочее движение делался и в исследованиях взаимодействия классов и их культур в области образования в работах «Преимущества грамотности» Р. Хогарта (Hoggart, R. The Uses of Literacy), «Долгая революция» P. Уильямса, (Williams, R. The long revolution), «Образование и рабочий класс» Б. Джексон и Д. Марсден, (Jackson, В. and Marsden, D. Education and the Working Class), позднее в работе П. Уиллиса «Обучение труду: как дети рабочих получают рабочие места» (Willis, P. Learning to Labour: How working class kids get working class jobs) где рассматривались символические формы молодежных субкультур, появившихся в результате давления со стороны традиционной «родительской» культуры.
Второе необходимое условие - рассмотрение культуры как «обычной», отражающей повседневную жизнь. Эта культура противопос-
\ тавлялась усилиям послевоенного правитель-
ства, направленным на сохранение культурного наследия, вековых традиций и монархии.
На третьем месте находились бесконечные споры о недемократичности новых форм системы образования и средств массовой информации, а также «стремление расширять активные процессы обучения всего населения, а не представителей отдельных групп», что нашло свое отражение в книге Р Уильямса «Долгая революция».
Четвертой темой стали дебаты вокруг современного состояния Англии и сохранения ее «благопристойности»: с одной стороны, становился актуальным отказ от имперской «анг-лийскости», с другой - была очевидна невозможность строить будущее, подобное американскому (откровенно коммерческому) или шведскому (социально-демократическому). Теоретики «Культурных исследований» в своих работах предприняли попытку создания другого общества, основанного на принципиально новых отношениях, основанных на принципах
общинности.
По мнению М. Грина, то, что определило подобные идеи, не было согласованной программой и еще меньше относилось к культурологии, однако появление таких идей совпало с идеологией «Новых левых». Рамки исследования культуры рабочего класса стали расширяться, охватывая все слои общества вместе с их многочисленными проблемами и разнообразными формами. С началом 1960-х гг. проблемы морального и культурного характера стали перерастать в политические, вылившись в мощные социал-демократические марши протеста студентов, женщин, представителей расовых меньшинств, подтверждавшие тот факт, что многие проблемы современности оказались вне поля зрения правящей политической партии.
Постепенно стали появляться идеи, что необходимые изменения можно найти вне рабочего движения, среди детей представителей среднего класса, получивших образование в колледжах. «Идеологические измерения революции, вероятно, придут из идеологически доминирующего класса», - выразилась Джульетта Митчелл в работе «Состояние Женщины» (Mitchell, J. Woman"s Estate). Она провозгласила, что представители чернокожего населения, студенты и женщины стали важным источником инакомыслия в управлении произ-
Ф11 710 С О ф И
водством и потреблением. Перемены, происшедшие в мире после Второй мировой войны, среди которых особое значение имели крушение сталинизма в СССР и кризис лейбористской партии в Британии, принесли новые возможности новым политическим избирателям с новой политической повесткой дня. Появились устойчивые связи между работами в области культуры и некоторыми новыми формами политики. И то и другое отражало жизнь отдельных классов и слоев общества как в политике, так и в области производства и потребления. В знаменитой книге «Преимущества грамотности» Р. Хогарт писал: «...я взял одну довольно гомогенную группу людей рабочего класса, попробовал воссоздать атмосферу, качество их жизни, описывая их жизненные ситуации и отношения. На этом фоне можно было рассмотреть, как распространяемые в прессе публикации воспринимаются людьми, входят в их жизнь, как они изменяют их отношения и как вызывают сопротивление» .
И в культуре, и в политике общества можно было проследить возникновение классов и фракций, недружелюбных к капитализму. Они были связаны не столько с классами или партиями, сколько с культурами сопротивления. Другими словами, чтобы адекватно оценить политическую ситуацию, и в культуре, и в политике необходимы знания ценностей и мотивов поведения, знания, полученные в повседневной жизни. Как писал М. Грин, «стратегия политики опыта требовала понимания и расшифровки "карт значения" зависимых групп. И в культуре, и в политике проявились напряженные отношения между видами культур и различными пониманиями этих культур, а также того, что они порождают. Эти напряженные отношения протянули связующие линии между "Культурными исследованиями"" или "Новым левым движением", а также феминистским движением. Области культурных знаний или рефлексивных пониманий включают обобщенный опыт общества. Но только в одном направлении такое знание стало теоретическим трудом, произведенным в пределах интеллектуальной области высшего образования и время от времени производящим, в свою очередь, зеркальное отражение своих теорий - в "Культурных исследованиях"» .
В связи с новыми общественно-политическими условиями прежняя общинная жизнь
рабочего класса распалась, что отразилось и в работах представителей «Культурных исследований», последовавших за работой Р. Хогарта «Преимущества грамотности». Т. Адорно и М. Хоркхаймер, оценивая ситуацию по прошествии времени, писали: «Старое понятие культуры как целого образа жизни, становилось все менее жизнеспособным: внимание исследователей переместилось от небольших локальных культурных форм (жизнь паба, групповое пение, танцы, отпуск в лагерях и на морских курортах и т. д.) к культуре, принесенной государством через систему образования, и через так называемую «культурную индустрию», включающую высокоразвитый музыкальный, кино-, и радиовещательный бизнес» .
В 1961 г. многообещающее крупномасштабное политическое «Новое левое движение» распалось, не найдя последовательной политической доктрины. Как выразился П. Андерсон, «отсутствие мощного революционного движения рабочего класса... лишило "левых" любого источника концепций и категорий для анализа собственного общества и, следовательно, для достижения фундаментальных условий для его изменения. Однако прежде чем иссякли его силы, ему удалось повлиять на Британскую правительственную политику в области массовых коммуникаций» .
Журнал «Новое Левое Обозрение» своими публикациями призывал систему массовых коммуникаций не тонуть в традиционном элитарном разделении культуры на высокую и низкую, а обратить внимание на культуру народных масс, подчеркивая, что все формы вы-
ражения имеют право на существование и заслуживают серьезной оценки. Именно в этом журнале появились первые публикации, посвященные популярной культуре, продукция которой рассматривалась как простое бегство от действительности, а также доводы в пользу появления в средствах информации спортивных программ, комедий, джаза, популярной музыки и коллективных игр.
Оценивая деятельность Бирмингемского центра «Культурных исследований, С. Холл отмечал, что их работа не была единой школой. В центре развивались четыре-пять направлений, которые не стремились к объединению, да и сами руководители не хотели создавать такого рода традицию. По его словам, Центр испытал многие организационные труд-
Серия «Гуманитарные науки»
философия
" ности, через которые проходят нетрадиционные образовательные предприятия - трудности, созданные «иерархией знания, различиями в возрасте, опыте и интеллектуальном базисе, глубокими различиями в теоретических ори-ентациях или акцентах» .
Важно отметить, что бирмингемские «Культурные исследования» попытались дать ответ на сложный вопрос: какова роль и функция интеллектуальной составляющей не только в Британском, но, следовательно, в любом обществе. И С. Холл, и Р. Джонсон в разное время отмечали, что одной из глубинных проблем Центра было установление, обозначение и поддержка дисциплинарных границ, возможностей деятельности и условий существования
того, что А. Грамши назвал «интеллектуальной
функцией» общества.
Как отмечает А. Р. Усманова, «Культурные исследования» создавались в атмосфере напряженных дискуссий по поводу самых насущных проблем современности, изменивших стиль жизни и социальные реалии западных обществ: индустриализации, модернизации, урбанизации, усиливающейся дезинтеграции локальных общин, коллапса западных колониальных империй и развитие новых форм империализма и неоколониализма, развития массовых коммуникаций, возрастающей коммодификации культурной жизни, создания глобальной экономики и по-
всеместного распространения массовой культуры, возникновения новых форм экономически и идеологически мотивированной миграции и возрождения национализма, расового и религиозного притеснения. «Культурные исследования» представляют собой своего рода культурную антропологию современных, постиндустриальных обществ. Это теория, понимаемая как практика, которая может и должна активно вторгаться в социальные процессы .
Бирмингемские «Культурные исследования», таким образом, направили усилия на заполнение интеллектуальных и политических пустот в высокостратифицированном обществе, где система высшего образования была построена по традиционным дисциплинарным линиям. С начала 1960-х гг. «Культурные исследования» стали международным движением со своими институтами, профессиональными ассоциациями, конференциями, журналами, а также программами во многих колледжах и университетах. В рамках «Культурных исследований» появились отделения, изучающие средства массовой информации, телевидение, проблемы расовой дискриминации, тендерные противоречия. «Культурные исследования» широко развиваются во Франции, Соединенных Штатах, Канаде, Австралии, и Южной Африке, давая возможность обмена мнениями по всем вопросам современности ученым всего мира.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Усманова А. Р. От локального к глобальному: политика «Культурных исследований» / А. Р. Усманова [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://topos.ehunternational.org/zine/2000/3/burmingham.htm
2. Adorno Т. W. Dialectic of Enlightenment / Т. W. Adorno, M. Horkheimer. London, 1979.
3. Anderson P. The left in the fifties / P. Anderson // New Left Review. 1965. № 29.
4. Green M. The Centre for Contemporary Cultural Studies / M. Green / / Storey J. What is Cultural Studies? Arnold. 1996.
5. Hall S. Cultural studies and the Centre: some problematics and problems / S. Hall // Culture, Media, Language / edited by Stuart Hall . London, 1980.
6. Hoggart R. The uses of literacy / R. Hoggart. London, 1957.
7. Schulman N. Conditions of their Own Making: An Intellectual History of the Centre for the Contemporary Cultural Studies at the University of Birmingham / N. Schulman / / Canadian Journal of Communication. 1993. Vol. 18, № 1.
8. Turner G. British Cultural Studies. An introduction / G. Turner. Sydney, 1998.
9. Williams R. Keywords / R. Williams. London, 1976.
10. Williams R. Politics and Letters / R. Williams // New Left Books. 1979. P. 363 - 364.
11. Williams R. The British left / R. Williams // New Left Review. 1965. № 30.
12. Williams R. The long revolution / R. Williams. London, 1961.